Возможно, все попросту объясняется ее красотой. Люди теряют разум при виде красивой женщины, они приписывают ей разные чары лишь за то, как посажены ее темные глаза и как густы темные ресницы. Они подходят к обочине, чтобы с любопытством на нее поглазеть, а потом призывают на ее голову благословения в надежде, что она улыбнется. Она поднимает в знак благодарности руку; должен признать, она необычайно изящна. Она улыбается всем и каждому, словно каждому лично. Все, кто ее видит, теряют разум: отныне они принадлежат ей навечно. Она так заметна, что меня никогда не спрашивают, кто из женщин в черных дорожных плащах королева. Стройная, тонкая, как породистая лошадь, но высокая, высокая, как мужчина. Держится по-королевски, и все взгляды прикованы к ней. Когда она едет мимо, поднимается восторженный шепот, как ветер, и это обожание овевало ее всю жизнь. Она несет свою красоту, как корону, она смеется и пожимает плечами от того, какое неизменное восхищение вызывает, словно это горностаевая мантия, которую кто-то набросил ей на плечи.
Перед ней на дорогу бросают вечнозеленые листья, поскольку цветов среди зимы нет. На каждой стоянке кто-нибудь сует нам горшки с медом и варенье для нее. Женщины подносят ей четки, чтобы она к ним прикоснулась, словно она святая, и мне приходится отводить глаза, потому что и четки теперь вне закона. Или, по крайней мере, так я думаю. Законы так часто меняются, что я не всегда за ними успеваю уследить. У моей матери были коралловые четки, а отец каждый день зажигал свечу перед мраморным распятием; но Бесс все это спрятала в сокровищнице, вместе с иконами, которые ее прежний муж украл из аббатств. Бесс относится к ним как к ценному имуществу. Она не считает их священными, Бесс ничто не считает священным. Так принято у новых людей.
Но когда мы проезжаем придорожный алтарь, где когда-то стояла статуя или распятие, там горит новая свеча, ее маленькое отважное пламя словно говорит, что статую можно разбить, а распятие сбросить, но свет на дороге и пламя в сердце все еще горят. Мария настаивает на том, чтобы мы останавливались перед пустыми святилищами, чтобы склонить голову, и я не могу ее торопить, потому что в ее молитве есть нечто… она так держит голову, словно не только молится, но и слушает. Я не могу заставить себя прервать это краткое молитвенное общение, хотя знаю, что люди ее видят и это поощряет папизм и суеверие. Я вижу, что эти краткие молитвы придают ей сил, словно кто-то (кто? ее мать? ее потерянный муж? может быть, сама ее тезка, сама Богородица?) говорит с ней в молчании.
Откуда мне знать? Я из тех, кто просто следует за своим королем. Если король мой папист, я тоже буду папистом. Если он протестант, я буду протестантом, если станет мусульманином, я, наверное, последую за ним. Я не думаю о такого рода вещах. Никогда не думал о них. Я горжусь тем, что не думаю о таких вещах. Моя семья не боролась за свою веру, мы остались верны королю, и его Бог – наш Бог. Но когда я вижу ее лицо, озаренное свечой возле придорожной иконы, когда она улыбается так отрешенно… по совести, я не знаю, что вижу. Будь я глуп, как простолюдины, я бы подумал, что вижу прикосновение Господа. Подумал бы, что вижу женщину, прекрасную словно ангел, потому что она и есть ангел, ангел на земле – проще простого.
Иногда по вечерам она смеется мне в лицо, беспечная, как девчонка.
– Я для вас великое испытание, – говорит она по-французски. – Не отрицайте! Я знаю, и мне жаль, что это так. Я причиняю вам столько бед, лорд Шрусбери.
Она никак не может выговорить мое имя. Говорит она как француженка; в жизни не скажешь, что ее отец был шотландцем. Она довольно неплохо может сказать «граф». У нее получается «Талбот»; но «Шрусбери» ей никак не дается. Она складывает губы трубочкой, как для поцелуя. И выходит «Чюсбеи», и это так уморительно, что я едва удерживаюсь от смеха. Она обворожительна; но я не забываю, что я женат на женщине, которая многого стоит, и служу королеве несокрушимого достоинства.
– Вовсе нет, – холодно произношу я и вижу, как гаснет ее девичья улыбка.
1569 год, январь, по дороге из замка Болтон в замок Татбери: Мария
Ботвелл, меня перевозят в новый замок, Татбери, возле Бартона-на-Тренте. Я буду гостьей графа Шрусбери, но уехать я не вольна. Приезжай, как только сможешь освободиться.