… Он меня не раз ставил в неловкое положение, желая сделать, как лучше.
… Как-то на фронте. На Западе. Где-то под Веной – меня крепко ранило. А в это время командование разрешило бойцам и офицерам отправлять домой посылки, подбирая вещи из трофеев. Трофеями считались брошенные дома, магазины. Фадеич собрал посылку для своих близких и для моей мамы, не забыл о Зоре, ее матери, младшем братишке (про них он знал)… Со мной он посоветоваться не мог, поэтому обратился к товарищам. Никто, понятно, Зорю не видел и не мог себе представить, как она выглядит. И тут приходит от нее письмо, где она пишет, о том, о сем… о том, что пришло время, наконец, счищать с оконных стекол бумажные наклейки «перекрестья» – угроза бомбардировок миновала навсегда. При этом она себя изобразила за этим занятием…
… «Эх, ты мое ни то ни се…» прикинул: она художница – значит, умеет соблюдать пропорции. И сам как тогда посчитал, что окно в стандартном доме метр семьдесят пять, ширина… и она – в рост… Пошел он в магазин готовой одежды… подобрал разные платье, штанишки – парнишке, гардины! Хорошую посылку собрал…
… Возвращаюсь я из госпиталя, получаю письмо от Зорьки. Ну, сказать «ругательное» – ничего не сказать: «Что ты себе позволяешь?! Как ты мог?!.. Мы с тобой условились… никаких меркантильных отношений… это последнее письмо. Больше мне не пиши!..» Я ничего не понимаю, – пишу, что только прибыл из госпиталя. В ответ: приходит перечень товаров, которые якобы я послал. Нахожу виновного. Он признается в содеянном. Пишет письмо-покаяние. Подписывается и оставляет оттиск большого пальца. Нас простили – фейерверк благодарностей: все как на заказ!
… А ведь переписка могла прерваться – не было бы этой командировки!
… Это я так долго расписываю, а тогда быстро сообразил, что затягивать с ответом неудобно и говорить надо правду и только правду. Не обманывать же столько любопытных глаз!.. И эту сияющую, распаленную собственной смелостью молодуху!
– Нет, почему я с ней «не знаком»? – ответил я, – Только никогда не виделся…
Притухшая было моя собеседница, снова оживилась:
– А как же ж? Не виделись и…
И эхом откликнулись другие слушатели: – «А как же ж?..
– Мы переписывались больше трех лет. Почти всю войну, – попытался я объяснить.
– Так, может, это – я? – воссияла молодуха еще больше, расцвеченная собственной придумкой. – Я тоже писала на фронт.
– Может быть, – попробовал я подыграть, и тут же решил поиграть по своим правилам – а как ты подписывалась?
– Ну, я не помню – с тобой… Я со многими переписывалась. Напомни… или ты тоже со многими? – она снова взяла игру в свои руки, а мне почему-то не хотелось проигрывать, и я назвал: – Зорька…
– Похоже, – воссияла она, будто вспомнив, как подписывалась, – а оно и идет мне это имя… Зорька… Правда? – она всматривалась в окружающих, будто разглядывала себя в зеркалах. Большинство одобрительно кивало. Только один пожилой хрипловатый голос с легким укором произнес: – Ну, наглая девка – дает…
– А я тебе нравлюсь? – обратилась она ко мне.
– Да… – сознался я, и самому стало неприятно. Она действительно была хороша, особенно в затеянной ею игре: отважно белокура, открытые многообещающие глаза, правильные черты живого лица. Хотя она была плохо одета – на ней было много платьев и кофт – то ли для тепла, то ли для того, чтобы в руках было меньше багажа, но и под этим несуразным нарядом угадывалось ладно скроенное тело…
– И ты мне нравишься. Так зачем же дело встало? Ты собрался жениться… – она решительно придвинулась к соседней со мной нижней полке, села. – Я не собиралась замуж, но теперь согласна…
Ситуация стала меня раздражать, и потому что я не знал как ее завершить расстраивался еще больше. Злился на себя за то, что втянул в этот фарс Зорьку. Зачем-то назвал ее имя. По письмам я догадывалась, что Зоренька сама не прочь ввязаться в авантюрные истории, но сама…
Совсем не представляя, что делать дальше, я чтобы сократить паузу, на всякий случай спросил:
– А тебя, невестушка, как звать на самом деле?.
– Ольга, Оля, Оленька, – она, как настоящая актриса сыграла все три модификации имени. И сыграла хорошо. «-Может быть, она действительно – актриса?» – подумал я, будто искал в этом какого-то оправдания для себя. Но на всякий случай (или из-за того, что не хотелось в этом спектакле проигрывать?) – я спросил: – А какое для меня ты выберешь имя из всех твоих корреспондентов? Ничего, что я еще до полного знакомства говорю – «ты»?