— Нет, меньше, — строго возразила самая высокая из них.
— Не меньше, — зашуршал опять пухлый колосок.
— А он красивый? — спросила вдруг третья и залилась румянцем.
Лицо у нее горело, в черных глазах выразилось такое же удивление и волнение, с каким девочки, впервые надев взрослое платье, бросают на себя взгляд в зеркало.
— А он красивый?
— Не знаю… Еще хорошо не разглядела… Очень красивый!
И девочки так тесно сдвинули головы, что чувствовали дыхание друг друга.
— А как его зовут?
— Мартон.
— Мартон? — Каждая из них тихонько попробовала его имя на кончике языка.
— Сколько ему лет?
Илонка хотела было сказать правду: «пятнадцать», но передумала.
— Шестнадцать.
— Только? — воскликнула девочка с пылающими щечками. — Только?..
— А сколько же тебе надо? Двадцать пять?
— Не-е-ет! Двадцать пять — уже старый. Но восемнадцать…
— Не беда, что и шестнадцать, — прошелестел пухлый колосок.
— Не беда, конечно… если…
— А кто его отец? Из какой он семьи? — строго спросила высокая девочка, изображавшая из себя осторожную мамашу.
— Это не важно.
— Очень даже важно!
— Нет, не важно, — прошептала толстушка и опять сунула в рот большой палец.
— А ты познакомишь его с нами?
Илонка кинула взгляд на девочку с пылающими щечками.
— Это не так просто! — воскликнула она, но тут же пожалела, что слишком быстро ответила. Еще подумают что-нибудь! И следующие слова произнесла медленно, тягуче, снисходительно. Взгляд ее будто говорил: «Что ж тут краснеть!» — Если… очень хочешь… познакомлю… — Потом, чтобы казаться еще равнодушнее, выпятила нижнюю губку — Знаете… Гм… Вчера он сказал… Так смешно… Сказал, что…
Но продолжить не могла: какая-то девочка из их класса, но не из их компании, увидев, как шепчутся заговорщицы, подкралась и просунула голову между ними.
— Сказала… — Илонка сверкнула глазами на чужую девчонку. — Тетушка моя сказала… что… скоро… то есть весной, я буду конфирмоваться… И только тетушка никак не может решить, где мне конфирмоваться, — в Бельварошской церкви или в Базилике — И потом, чтобы неожиданный поворот разговора не вызвал подозрений, еще раз прибавила: — Так смешно! Ну разве не все равно где?
Подружки мигом все смекнули и быстро, громко заговорили наперебой:
— Ну, конечно, смешно… Ну, конечно, все равно. Твоя тетушка, и правда же, смешная!.. Ой, какая смешная!
Илонка вызывающе глянула на затесавшуюся к ним девочку, а та стояла, ждала и слушала, покуда колосья не зашелестели вновь.
— Ну, конечно… Да… Смешно! — И все замолкли и тоже вызывающе посмотрели на «нахалку».
А девочка — и что ей только надо! — показала им язык и пошла дальше. Илонка искоса наблюдала за ней и тихо начала опять рассказывать жадно слушавшим подружкам.
Беседа все горячей, все чаще слышится: «Ой, как интересно!», «Да ну?», «Жутко!», «Ах, как мило!», «А он что сказал?..», «А ты что?». Уже задребезжал звонок, возвестивший конец переменки, девочки разошлись по классам, коридор затих, и только они вчетвером стояли, тесно сдвинув головы. А Илонка все рассказывала, и пухлая девочка то и дело всплескивала руками.
— А потом что было?.. А он что сказал?.. А ты что сказала?.. Ну дальше, дальше!..
— Вчера он сказал, что влюблен…
— В кого?
— Этого не сказал.
— А ты?
И в тот же миг в конце коридора показалась директриса. Девочки кинулись наутек. Впереди бежала толстушка. Казалось, она даже не бежит, а катится. И все мигом очутились в классе. Та, что вбежала последней, даже двери не закрыла за собой. «Директриса!» — громко прошептали они на весь класс. И все четыре мгновенно расселись по своим местам. Сидели с таким выражением лиц, будто Евангелие проглотили. В классе наступила гробовая тишина. Сквозь открытую дверь все явственнее доносились быстрые шаги, потом послышался шелест длинной юбки директрисы. Между тем толстушке не терпелось, и она опять спросила Илонку: «А ты?..» Но Илонка сердито сверкнула на нее глазами. Каблуки директрисы застучали совсем близко, и юбка зашелестела возле самых дверей. «Сейчас! Сейчас войдет!.. Нет! Пронесло, слава богу!» Толстушка сразу наклонилась к Илонке.
— А ты что сказала?
Две другие подружки тоже вытянули головы, чтобы не пропустить ответ.
— Ничего, — надменно процедила сквозь зубы Илонка. — Я подожду, пока он скажет, что в меня. И отстань, пожалуйста!.. Передай дальше.
Но Мартон все не осмеливался. По дороге к Илонке он каждый день решает, строит планы. То думает сказать обиняком, то, рассердившись, бросить прямо, коротко: «Я люблю вас! И все!» Он клянется Тибору, клянется Петеру Чики, клянется Фифке Псу, что непременно скажет. И в начале каждого урока убежден, что сдержит свое слово. Но пролетающие минуты все уносят и уносят с собой его решимость, а к концу урока от нее уже и следа не остается. Мартону кажется, что он неверно придумал. И опять начинает ломать голову над тем, как начать и с чего начать.