— Да ерунда все!.. — ответил мальчик и оставил Отто с плиткой шоколада в руке.
Отто посмотрел ему вслед, потом глянул на плитку шоколада и пожал плечами.
Не к таким рабочим думала попасть барышня Пюнкешти, когда вице-директор назначил ее надсмотрщицей, и она, испугавшись, сказала даже: «Да они меня и слушаться не будут».
Эти малышки слушались ее, насколько они вообще умели «слушаться». Впрочем, выросли они в таких семьях, где послушание, привычка к труду и чувство долга знакомы даже малым детям. Трех лет от роду они уже укачивают младенцев, кормят их и пеленают, когда мать уходит из дому. С пяти лет бегают за покупками и цену деньгам узнают раньше, чем научатся считать до десяти. Детишки шли к бакалейщику, зажав в ладони точно подсчитанные монетки, и если им доверяли, скажем, монетку в двадцать крейцеров, то говорили: «Принесешь обратно три крейцера!» И они сжимали, судорожно сжимали в руке монету, чтобы кто-нибудь не отнял ее по дороге, чтоб она не упала, не укатилась. Даже у бакалейщика они с трудом разжимали руки; им стоило не только душевных, но и физических сил отдать денежку, которую берегли пуще зеницы ока. Когда бакалейщик требовал деньги, дети колебались мгновенье, пока не становилось ясным, что другого выхода нет, что отдать придется, и как ни странно, но дома за это их даже не побьют. Здесь, в лавке, дозволено расстаться с монетой. И хотя дети брали полагавшийся им пакетик муки или сахара, однако, прижав его к себе, вновь тянули ручонку за деньгами, словно бакалейщик, коснувшись сокровища, получил уже свое и теперь может вернуть обратно деньги. Малыши жались некоторое время в нерешительности, моргали, посапывали, покуда лавочник не кричал на них: «Получил муку? Так чего стоишь, как Христос перед Пилатом? Катись отсюда!..»
Эти дети ценили вовсе не работу, а недельную плату: три кроны шестьдесят филлеров. В субботу они выходили из барака, сжав ручонки в кулаки, словно готовясь к бою. Иных уже матери ждали у ворот, чтобы забрать деньги, предотвратить беду. Ведь на таких малюток и напасть могут, а одолеть их пустяки, даже если они все вместе. Мать осторожно извлекала согревшиеся монетки, гладила опустевшую ладошку устало улыбавшейся дочки, а случалось, и брала на руки утомленного «рабочего консервного завода» и так несла домой засыпавшего по дороге, прильнувшего к шее ребенка.
Словом, в послушании тут не было недостатка. Беда начиналась тогда, когда дети, как ни старались, не могли одолеть сонливости. Слишком долгой была эта ежедневная десятичасовая работа в душном, вонючем бараке. И тщетно добросердечный, «известный своей гуманностью», как писала о нем «Непсава», барон Манфред Вайс выдавал им дважды в день чай с ромом. Личики ребят разрумянивались на короткое время, иные дети беспричинно смеялись, потом лица блекли опять, и детей только пуще клонило ко сну.
Пирошке с первого же дня не повезло.
Та самая девочка, которая удивилась, что товарка ее получает семь филлеров в час, потому что работает с какого-то неизвестного, непостижимого для нее сентября, эта самая девочка прекратила работу до обеденного перерыва. Встала с табуретки и, не сказав ни слова, прилегла на гору картофеля. Положила обе ручонки под голову и тут же заснула. Пирошка глянула на малышку — и сердце у нее сжалось…
Девочки, работавшие в группе «вонючек», не знали еще характера барышни Пасхальной, повадок новой надсмотрщицы и испуганно зашипели: «Чушка! Чушка!..» Но Чушка спала. Ее тонкие губы печально раскрылись. Лицо было таким, будто девочка упала в обморок. «Что же делать-то?» — никак не могла сообразить Пирошка. Ее широко раскрытые глаза и растерянный взгляд ввели в заблуждение детишек, и они еще громче зашипели: «Чушка! Чушка!..» Одна девочка даже встала с табуретки, подошла к спящей и хотела дернуть ее за волосы: «Чушка, выгонят ведь!» — крикнула она. Но Пирошка остановила ее. «Не трогай! Оставь! Ступай на свое место!» И она сама уселась на табуретку заснувшей девочки, взялась вместо нее перебирать картошку, чтобы заполнить в предписанные сроки корзину. Тут-то и разразилась настоящая беда! Дети не задумывались, по поняли, что можно спать. Через полчаса еще четверо улеглись у подножья картофельного холма. Пирошка смотрела на них с отчаянием. «Дети…» — шептала она. Но это, разумеется, не помогло. Через час половина группы барышни Пасхальной спала. И когда вконец измученная Пирошка разбудила одну из девочек: «Деточка моя, нельзя же!» — то малышка ответила: «А почему Чушке можно?»
Надсмотрщицу «вонючек», барышню Пасхальную, вызволила из беды надсмотрщица группы «хрустиков», барышня Достань воробышка. Эта девушка была на несколько лет старше Пирошки. Лицо у нее было хоть и не злое, но угрюмое. Она сняла с головы вязаную шапку и начала хлопать ею спящих по носам: «Вонючки», вставайте! Работать! Вам что, вылететь захотелось?» Дети сразу поняли ее. Они взглянули на «свою» надсмотрщицу и пришли в себя. Встала и Чушка и поплелась на свое место. Бунт был ликвидирован. Работа вновь пошла на лад.
— С ними иначе никак нельзя, — сказала барышня Достань воробышка. — А жалеть их будете, только хуже им сделаете. Кто не выполнит норму, выгонят — и дело с концом! Ребятишек-то вместо них сколько хотите найдется. Они так и околачиваются на улице, ждут, чтобы взяли их на завод. Вот что поймите. А то и вы вылетите следом за ними.
Пирошка поняла. Впрочем, она и до этого понимала. Но думала договориться с девочками, чтобы они спали по очереди — ну, хоть бы по двое. Девочки согласились. Но когда дошло до дела, все перепуталось. Как только две засыпали, у остальных невольно тоже начинали слипаться глаза. Потом пришел начальник. Увидев, в какую беду попала Пирошка, он даже помолодел от радости и заговорил уже не глухим басом, а баритоном: «Сейчас же напишу донесение. Сию минуту напишу!.. Тут вам не детский сад, а завод!»
…Во время обеденного перерыва Пирошка усадила рядом с собой девочку, которая уснула первой.
— Как тебя дома зовут? — спросила она.
— Эржи-и! — стыдливо ответила девочка, будто ее настоящее имя и было прозвищем.
— Вот как! А мама есть у тебя?
— Есть!
— А что она делает?
— Работает, — ответила девочка, как-то непривычно подымая голос в конце каждого слова.
— Где?
— В прачеч-ной.
— А папа?
— Солда-ат. Уше-ел… — Девочка задумалась. Видно, ей не впервые хотелось понять значение следующего за этим слова: — …на войну!
— А сестры и братья есть у тебя?
— Есть!
— Сколько?
— Четверо-о.
— Маленькие?
— Маленькие-е! Я самая большая, — и, чувствуя симпатию к собеседнице, Чушка добавила: — барышня Пасхальная!
Пирошка погладила девочку по голове. Волосы жидкие, как у куклы. А ведь на Пирошку глядели хотя и усталые, но ясные и живые глаза. Девочка даже прильнула к ней, улыбнулась. У нее, должно быть, только недавно выпали молочные зубы: в улыбке, так не подходившей к ее лицу, выглянул щербатый рот, и Пирошке неожиданно показалось, что перед ней стоит не худенькая, бледная и измученная девочка, а малюсенькая-премалюсенькая старушка.
— Ложись! — сказала ей Пирошка. — Поспи в перерыв. Ты поела уже?
— Поела-а.
— А что ты ела?
— Хлеб. — Она глянула на Пирошку и доверительно прошептала: — И капусту. Только не говорите барышне Достань воробышка.
Когда же Пирошка пообещала кивком головы, что не скажет, девочка прошептала:
— И морковки тоже!
И улеглась спать.
Часть вторая
СМЕРТЬ ОБМАНЩИКАМ НАРОДА!
ГЛАВА ПЕРВАЯ