Площадь Текели. Ларьки старьевщиков на той стороне. Кругом ни души. Лишь на другом конце перерезанной рельсами площади, дребезжа, проехал последний ночной трамвай.
И только ребята выбрались из тесной улицы Луизы, над ними распахнулась неоглядная ширь неба, а над самой головой выглянула луна. Какой она была, даже описать невозможно! Она сияла меж звезд высоко-высоко в небе.
Мартону вспомнилась ночь в лесу во время «бесплатного отдыха», когда он лежал в жару. Но сейчас ему пришли на память не боль, не жар, а звездное небо и снопы лунных лучей, и Кецель, и соседний с ним Кишкереш, где родился Петефи, и степная деревня, где он сам отдыхал два года назад и из мальчика стал подростком; и майские жуки, жужжавшие в раскаленном степном воздухе на закате, и светлячки, загоравшиеся по ночам в саду, — казалось, они были земным продолжением бескрайнего неба и тоже звездами. Звезды, звезды!.. Есть ли что-нибудь прекраснее вас? Вас и весны, и песни, песни и любви, Илонки и Жужи — жизни?
В эту февральскую ночь, неся никому не нужную железную койку, ребята почуяли в дремлющих почках запах первых листьев и прохладной кроны и буйное благоухание цветов в еще не распустившихся бутонах.
Вышли на середину площади.
— Положим ее здесь, — сказал Мартон.
Остановились. Положили кровать. Потом решили поиграть на безлюдной площади в «салочки» (эту хитрость придумал Пишта, чтобы так, гоняясь друг за дружкой и все ширя круг, дальше и дальше отбегать от железной кровати и, наконец, с «салочками» да «пятнашечками» добежать до дому). А что железная койка будет бессмысленно валяться под лунным светом посреди площади, так бог с ней, зато не придется платить мусорщику двадцать крейцеров, чтобы он унес ее.
Пишта не мог удержаться от излюбленных своих коленцев: он высоко подбрасывал ноги, всплескивал руками и в этом призрачном освещении казался причудливым духом, который пляшет, дергаясь и цепляясь за пряди лунных лучей. Но вдруг Пишта выпустил из рук лунную пряжу и кинулся бежать. Мартон стремглав понесся за ним.
В тот же миг площадь огласилась криком:
— Стой! — И еще раз: — Стой, стрелять буду!
Пишта помчался еще быстрей, словно крик хлестнул его по спине. А Мартон остановился. «Что такое?» Из-за ларьков вынырнул громадный полицейский.
— Где вы стащили эту железную койку? — спросил он Мартона, сграбастав его за плечо.
— А мы не стащили. Мы из дому принесли.
— Что-о-о? Из дому? — И полицейский закатил мальчику страшнейшую пощечину. — Из дому? Врешь! Зачем же вы кинулись бежать, завидев меня?
— Я не вру! Мы вас не видели. И не потому кинулись бежать. И не смейте бить меня! Я ученик реального училища…
— Ворюга реального училища! Куда вы тащили эту железную койку?
— Никуда. Она не нужна нам больше дома.
— Не нужна? — Полицейский захрюкал. — Ху-ху-ху!.. Не нужна вам? Потому и стащили ее? А где тот второй негодяй? Кто он такой?
— Пишта. Мой брат.
— Где вы живете?.. Улица Луизы, четыре? Тащи койку! Сейчас все выясним.
Оглушенный Мартон взвалил было койку на спину. Нести ее было не тяжело, но неудобно, а в сопровождении полицейского унизительно. Мартон положил кровать на землю.
— Помогите. Один не понесу.
— Не по-не-се-ошь?
— Нет.
Полицейский снова поднял руку-дубинку, но Мартон отвел удар.
— Не смейте бить меня! — крикнул мальчик, да так звонко, что дома, окружавшие площадь, хором отозвались на крик. — Не смейте бить меня! Вы не имеете права! Скотина вы этакая!
Полицейский засвистел. Откуда-то из-за ларьков бегом примчался второй. Но Мартона все-таки не удалось заставить тащить койку. И тогда оба представителя власти, заподозрив какое-то грандиозное преступление, схватили кровать и понесли ее сами. Первый полицейский взял Мартона за руку и потянул за собой. Так они и шли: полицейский — железная кровать — полицейский, и сбоку Мартон.
Добрались до улицы Луизы, подошли к сапожной мастерской. Пишта, по-видимому, наблюдал за ними издали, ибо домой он еще не приходил и мать ничего не знала о случившемся.
Полицейские ворвались в мастерскую.
— Это ваша железная койка?
— Моя, — сказала г-жа Фицек спокойно, не подав виду, что испугалась.
— А это ваш сын?
— Мой.
— Зачем он понес койку на площадь Текели?
— Потому что нам она уже не нужна. Только место занимает.
— Не нужна?
Полицейский огляделся в тесной квартирке и мастерской. Смутился на миг, но потом представитель официальной власти все же одержал в нем верх.
— Выясним… — сказал он и, вынул блокнотик, записал что-то в него. — До завтрашнего дня койка останется здесь, — сказал он хозяйке, величественно засовывая блокнот обратно в карман мундира. — Поняли? А завтра мы узнаем у старьевщиков, не пропало ли что у них за ночь. Если пропала койка, то ваши щенки будут арестованы.
— А если не пропала? — спросил Мартон. — Тогда с вами что сделают?
— Заткнись! Вот что сделают!
И оба представителя власти покинули мастерскую.
Слишком много выпало на долю Мартона за этот день.
Мать стояла, прижав руки к голове. Потом промолвила и даже не с укором, а с болью:
— Уж не могли поосторожней?
— Да он прятался где-то в темноте между ларьками, — сказал Мартон. — Мы не видели его.
— Где Пишта?
— Убежал.
Г-н Фицек вернулся домой радостный. Слышно было, как, открывая дверь, он насвистывает песенку. Очевидно, ему удалось договориться о какой-то «штатской» работе в кафе «Гинденбург» — пристанище старьевщиков с площади Текели — и теперь ему уже не придется раздобывать хлеб «из-под земли». Но вдруг он заметил, что у Мартона лицо мрачное и все в красных пятнах, жена стоит в полном отчаянии, малыши испуганно выглядывают из постели, а Отто сидит на краешке кровати в одном белье и размышляет.
— Что тут у вас стряслось? — спросил Фицек, побледнев.
Жена рассказала обо всем.
— Ах ты мать честная! — загудел г-н Фицек. — Так все и будут бить моего сына? Да что же он, мальчик для битья? Пошли! Со мной пойдешь! — И г-н Фицек схватил колодку для сапог. — Убью этого негодяя!.. — завопил он. — Чтоб они все провалились: и бог-отец, и этот распятый Иисус Христос, и его шлюха мать, да и весь этот поганый недоделанный мир!.. Пойдем! Не то я еще со злости лопну.
Так продолжалось минуты три подряд.
— Фери! — молила насмерть перепуганная жена.
— Папа! — хором просили дети.
— Никаких Фери! Пошли!..
Г-н Фицек схватил Мартона за руку, сжал ее, точно клещами, и рывком выволок сына на улицу.
— Папа… Беды ведь не оберемся.
— Молчать!..
Полицейского они не застали на площади. Не видно было его и между темными ларьками. Наконец его обнаружили на Кладбищенском проспекте. Он сидел на нижней ступеньке лестницы страховой кассы. Сидел мирно, как сидит усталый человек, устремив неподвижный взгляд в тускло горевший газовый фонарь.
Сидящий полицейский привел г-на Фицека в замешательство.
— Этот? — тихо спросил он сына, точно не желая понапрасну тревожить отдыхающего человека.
— Да, — еще тише ответил Мартон.
Фицек подошел, но не знал, что делать дальше. Низкорослый сапожник был выше сидящего полицейского.
— Да известно ли вам, кого вы избили понапрасну? — спросил г-н Фицек скорее жалобно, нежели сердито. — Вы же избили ученика реального училища… Моего сына… Поглядите на него, да разве это вор?