Штабные офицеры всячески старались вникнуть в рассказ о настоящих и ненастоящих бабках эрцгерцога. Однако ж запутались. Эрцгерцог потянулся за бутылкой с коньяком, но вдруг передумал.
Воцарилась недолгая тишина.
Послышалось, как кто-то стремительно взбегает по лестнице. Потом снова стало тихо.
Эрцгерцог заговорил о своей младшей сестре, эрцгерцогине Гизелле, которая померла в больнице четырех лет от роду.
В это время за дверью шепотом перебранивались:
— Я привез телеграмму его высочеству!
— Входить запрещено, — шепнул адъютант.
— Срочная, — шепотом ответил гонец.
— Все равно!
— Господин поручик… Я капитан!
— Господин капитан, я выполняю приказ!
Капитан оттолкнул поручика и вошел в столовую. Остановился. Рядом с ним остановился и поручик. Но так как эрцгерцог не пожелал заметить вошедших, то и штабные офицеры оставили их без внимания.
А эрцгерцог все говорил и говорил:
— Вы знаете, господа, техника ведь — гораздо более развитая область науки, чем медицина. Даже самому никудышному инженеру не придет в голову возводить мост вдоль реки — только поперек. Я хочу, чтобы вы правильно поняли меня… А вот смерть укладывает людей во весь рост… Смерть — это тот самый факт… который… который…
Эрцгерцог никак не мог закончить. Тогда от смерти он перешел к дисциплине.
— Дело в том, что я, в сущности говоря, хотел сказать о дисциплине. Когда существует дисциплина, легче переносится и смерть, и не только в армии, но даже и в штатской жизни. Ведь дисциплина требует такого характера, который… который… который… Вам что угодно? — крикнул вдруг эрцгерцог офицерам, стоявшим навытяжку в дверях.
И одновременно раздалось: «Ваше высочество, телеграмма!», «Я не пускал его!»
— Hinaus![51] — крикнул эрцгерцог.
Штабные офицеры, стараясь превзойти друг друга в усердии, повскакивали с мест и наперебой кричали: «Hinaus!», «Hinaus!»
— Ваше высочество! Радиограмма! — чуть не плача, произнес капитан. — В России новая революция! Полная анархия.
Точно в кино, когда ломается аппарат и кадр застывает на экране, а голос замирает, так на миг замер с открытым ртом и эрцгерцог, мгновенье назад капризно выкрикнувший: «Hinaus!»
Но вот киноаппарат снова закрутился. Сперва шелохнулся эрцгерцог. Будто глухой, не разобравший смысла слов, уставился он на капитана, который стоял перед ним в засыпанных снегом сапогах и шапке. Потом эрцгерцог часто замигал и вдруг закричал визгливо:
— Гос-по-да! Гос-по-да! С сегодняшнего дня Россия больше не великая держава! Наливай! Мощь и единство австро-венгерской монархии обеспечены теперь на сотни лет!
И он налил коньяку в две рюмки. Щелкнул вторую мизинцем, будто желая отодвинуть ее, и снисходительно бросил капитану:
— Пейте!
Оглянулся. У всех офицеров в руках были рюмки с коньяком.
— Ур-ра, — уже тихо произнес овладевший собой эрцгерцог.
— Ур-ра, — послышалось в ответ отлично вымуштрованное эхо.
Рюмки, только что алевшие коньяком, вернулись на стол, побледнев.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
такая же печальная, как и предыдущая
1
На стенах домов столицы появились новые плакаты: «Южная газета» борется за справедливость!», «Южная газета» пишет обо всем, ничего не умалчивая!», «Южная газета»…»
Всех ребят уже призвали в армию, и Мартону не с кем было обсудить свой новейший план: «Я стану журналистом!»
На улице Рек-Силард, где помещалась редакция бульварной «Южной газеты», во дворе под навесом стояли рулоны ротационной бумаги. Мартону они представлялись огромными колесами, на которые садятся журналисты и мчатся по всей стране — защищать интересы простых людей.
Мартон благоговейно остановился в воротах. Со двора доносился ровный гул печатных станков.
Мартон сел на рулон бумаги. Дальше идти он побоялся, но больше всего испугался собственной боязни. «Ты сиди здесь и подожди меня», — сказал он тому, кто боялся, а сам встал и вошел в здание.
Дверь. Длинный коридор. Тоскливый свет единственной чахоточной электрической лампочки без абажура.
Снова дверь. Две смежные комнаты. Беспорядочно расставленные столы. Один письменный стол — «американский», с деревянной шторой, второй «венский» — ему лет сто; третий вовсе и не письменный стол — его приволокли сюда, верно, из какой-нибудь кухни.
Люди стоят, сидят, беседуют, играют в карты, кричат, пишут. Вошедшего окидывают взглядом и продолжают заниматься своим делом.
Прямо против дверей, уткнувшись в бумаги, сидит и пишет пожилой мужчина. Спереди виден только желтоватый шар лысой головы. Мартон дважды здоровается с ним и, не дождавшись ответа, спрашивает:
— Простите, пожалуйста, я хочу только узнать, туда ли я пришел.
Лысый шар откатывается назад, и Мартону видно дряблое лицо с хитроватыми глазами.
— А ко-го вам угод-но, су-дарь? — скандируя, спрашивает старый журналист. Кожа на его лице и шее вздрагивает в такт словам.
— Редколлегию…
— Ред-кол-ле-гия — это я! — скандирует старик и ржет. — Какие но-вос-ти?
Мартон растерянно оглядывается на сидящих в комнате, старается понять, как они реагируют на странные слова этого странного человека.
— Я хотел бы стать журналистом, — тихо говорит юноша.
— Э-то хо-ро-шо!.. Вый-ди-те в э-ту дверь, по-вер-ни-те на-ле-во, по-том на-пра-во, по-том пря-мо, там увидите дощечку: «Главный редактор»…
И он снова окунает перо в чернила. Дряблые щеки повисают над бумагой. И Мартон видит опять лысый шар головы, нос в нескольких сантиметрах от бумаги и руку, которая все водит и водит пером.
— Будьте любезны сказать еще… Это он принимает на работу?
— Только он… Только он… Только он, — поет старик, не отрывая пера от бумаги. Одно, как видно, не мешает другому. — Только он… Только он…
Мартон секунду смотрит на этих людей, которые сидят, стоят, играют в карты и пишут что-то, потом вдруг поворачивается и слышит, как старик ржет за его спиной.
— У кого есть «Принцесса», «Мемфис», «Мирьям», «Спорт»?.. Любые сигареты. Только «Короля» не хочу! Ненавижу короля!
2
Несколько шагов по коридору. Не пришлось идти ни вправо, ни влево, ни вперед. Наискосок от комнаты репортеров — дверь, на ней — стеклянная табличка с надписью: «Миклош Лазар. Главный редактор».
Мартон приотворил дверь.
В комнате за письменным столом сидел смуглый молодой человек приятной наружности и читал книжку, Он был одних лет с Мартоном.
— Господин главный редактор?
— Нет. Я секретариат. Имре Самош. — И он протянул руку.
— Мартон Фицек.
Мартону приятно было это рукопожатие. Он исполнился доверия к молодому человеку и сразу же решился задать ему вопрос.
— Скажите, пожалуйста, кто это такие там?
— Где?
— Там! — И, застенчиво улыбнувшись, словно боясь совершить что-то неприличное, Мартон указал в сторону коридора.
— А-а!.. Это репортеры! — воскликнул секретарь. — Вы что, за этим и пришли ко мне?
— Не-ет!.. — протянул Мартон. — Что вы… Я хотел бы стать журналистом.
Секретарь отложил книгу в сторону. Забарабанил пальцами по столу.
Перед ним стоял высокий юноша. Немало юношей докучало ему подобными просьбами, но с таким простодушным парнем, хотя у него и умное и красивое лицо, Самошу еще не приходилось иметь дела. Как поступить? Просто отказать не хватило духа. И он продолжал барабанить пальцами по столу. Потом спросил:
— А почему вы думаете, что у вас призвание именно к журналистике?