Зал был уже полный, зрители шумели, а над зрительным залом и над сценой висел кусок фанеры с чёрными позорными словами.
— Мы отказываемся выступать под таким лозунгом, — сказали мама, папа, тётя Розалия и все наши артисты.
Прибежал американский администратор, он извинялся, суетился, махал руками и сказал, что даже пожарным потребуется на снятие лозунга часа полтора.
А зал был уже полный, и все ждали начала.
Тогда на сцену вышел папа и по этому же тонкому канату быстро забрался на самый верх. Мама и тётя очень переживали, пока он лез, и никто в зале даже не шептал, все смотрели на папу, замерли.
Папа забрался под потолок, сдёрнул фанерный лозунг и сбросил его с высоты вниз. Ему за это долго аплодировали зрители. Они подумали, что этим смертельным номером начинается выступление советских артистов.
А потом, когда мы вернулись в Москву, папе дали звание народного артиста.
Но про тот случай я не рассказываю, конечно. Потому что он с папой был, а я лежал в номере, сосал лимоны и смотрел в коричневую стену дома, которая заслоняла окно.
В этом городе, где мы сейчас, я первый раз. То есть когда-то я жил в нём и даже родился, но совсем не помню. Хотя в моих метриках написано, что я родился именно здесь.
Иногда мама говорит, что пора отвезти меня к дальним родственникам в деревню, в Рязанскую область.
А тётя Розалия возмущается.
— Как же ребёнок станет расти без родительского воспитания? — говорит она.
Я хочу в деревню. И чтоб надолго, на постоянно. И чтобы люди все были вокруг меня — постоянные. А то не успеешь познакомиться — уже уезжать.
— Но он же без нас затоскует! — говорит мама. — Он отвык от нормальной человеческой жизни.
Мама когда-то была певицей. Тётя Розалия мне рассказывала, что папа однажды ехал мимо маминого дома на репетицию. Он ехал на такси, потому что опаздывал. И вдруг на перекрёстке, когда такси остановилось, папа услышал пение. Рядом в доме было открыто окно, а за этим окном пела моя мама. Папа выбежал из такси, нашёл маму в том доме и стал с нею знакомиться. А потом увёз её на своё выступление.
Теперь мама не певица, а ассистент папы, вместе с тётей Розалией. Но папа говорит, что их номер был бы обычной заурядностью, если б не мамин музыкальный слух.
Мама и тётя Розалия считают, что у меня неплохие данные. Это про то, что я ни разу не оставался ещё на второй год, хотя постоянно езжу вместе с ними и за год учусь в нескольких школах.
Я и правда, — сразу всё запоминаю. Легко это получается. Уроков почти не делаю — только письменные.
Может, это в мамино время было трудно учиться. А сейчас, мне кажется, целые месяцы в школах проходят одно и то же.
Уезжаешь, например, из Владивостока. Не учишься месяц. Потом приезжаешь в Москву, а в школе всё то же самое местоимение проходят. Только учитель другой и ребята новые. А порядки и правила всюду одинаковы. Даже у стенных газет одинаковые названия: «За отличную учёбу», «Еж».
Из-за наших разъездов меня до сих пор не приняли в пионеры. А я тоже хочу носить галстук, как все. Хочу выполнять торжественное обещание. Хочу отдавать салют и говорить, когда нужно, «всегда готовы!».
Может быть, здесь меня примут. Папа говорит, что надо приложить все усилия.
В этом городе я не был ни разу после своего первого года. Об этом я уже говорил.
Здесь жила наша мама. И есть где-то её улица. И мамина школа. И мамина филармония, где она пела, пока не встретилась с папой. Даже мамина булочная была. Папа показал мне тот дом, когда мы ехали на такси с вокзала. Но там теперь канцелярские принадлежности.
Через два дня кончается лето. Начнётся школа. Завтра мы пойдём записываться.
В школу мы пошли записываться вчетвером: папа, мама, тётя Розалия и я.
Обычно я хожу только с папой, но сегодня выступления вечером не было, и поэтому мы пошли вместе.
Директором школы была пожилая женщина. Если бы я встретил её на улице, я бы и не подумал, что она — директор. Обыкновенная старушка, каких в каждом городе много, они любят бродить по магазинам и все друг на друга похожи.
Я видел разных директоров. Эта старушка, наверное, была хорошим директором.
Она сразу заулыбалась, как увидела папу. Потом папа назвал место работы, и она снова заулыбалась.
— Я помню, я вас хорошо помню, видела по телевизору, — говорила она и всё улыбалась.
И папа тоже обрадовался, стал ходить по кабинету, подёргал себя за ухо.
Директор достала списки классов и начала выбирать класс для меня.
— В самый лучший, в самый хороший его запишем, — говорила она.
А я всё ждал, когда она спросит меня о галстуке. Увидит, что я без галстука, и спросит. И придётся объяснять. Сколько раз объяснять приходилось, а неприятно.