В парке папа купил мне шоколадку «Алёнка». И я стал разворачивать эту шоколадку.
У кустов стояли двое ребят. Они держали за руку третьего, совсем малыша. Все трое смотрели на мою шоколадку.
— Ещё, пожалуйста, три шоколадки, — сказал папа лоточнице и полез в карман за новыми деньгами.
Потом папа подошёл к ребятам и сказал им что-то. Оба больших стали отказываться, замотали головами, а маленький протянул руки и облизнулся.
Папа вернулся ко мне, и мы пошли по главной аллее.
— Ты хочешь, наверное, на карусели? У меня осталось сколько-то денег…
Я не хотел на карусели. Меня всегда тошнит после них. И на качелях я не люблю кататься из-за этого. А иногда приходится, чтобы не казаться трусом.
— Деревья выросли, — сказал папа. — Здесь и мамино где-то дерево… Я его раньше помнил. Ты не устал? — спросил он потом.
Мы сели на скамейку. Долго сидели. Папа молчал.
Потом мы пошли назад.
— Я давно хотел показать тебе мамину улицу, — сказал папа. — Я ведь и сам не был здесь одиннадцать лет.
— Папа, ты такого Коробицына не знаешь? — спросил я его перед самой гостиницей.
Но папа был занят своими мыслями и не услышал меня. А я не стал спрашивать во второй раз.
Я шёл по улице, и кто-то крикнул из подворотни:
— Эй!
Я подумал, что это не мне кричат, и не оглянулся.
Из подворотни снова крикнули:
— Ты!
Я оглянулся и понял, что это мне. Трое ребят смотрели на меня, а один, длинный в очках, махал рукой.
Я подошёл, и они сказали:
— Иди к нам четвёртым.
— Куда? — спросил я, потому что опять ничего не понял.
— В козла умеешь?
— В козла?
— В карты. Не умеешь, научим. Пошли, нам четвёртый нужен.
Я играл только в дурака и то редко. Ещё когда я маленьким был, в каком-то городе играл в пьяницу с дежурной по этажу.
И всё-таки я пошёл с этими тремя. Может быть, оттого, что уважаю людей в очках. Мне всегда кажется: раз в очках, значит, умный.
Они привели меня в комнату под лестницей.
— Наша библиотека-читальня, — сказал длинный в очках.
Никакой библиотеки тут не было, а были две плохие скамейки и кривой кухонный стол.
Ребята сразу сели вокруг стола и стали раздавать карты.
— Будешь играть со мной, — сказал длинный, — я тебя быстро научу.
Я и вправду быстро всё понял, и мы даже выиграли первый кон.
— Райка во двор вышла, — вдруг сказал тот, который раздавал карты, — дадим ей?
— Успеем, — ответил длинный, — доиграем сначала.
— А у нас в классе, — стал рассказывать третий, — сегодня тряпку над дверью привязали. Учительница вошла, а ей хлоп на голову тряпка.
— А у нас… — И длинный рассказал про пистоны под партами, как они взрывались.
— А у нас…
Тут все они стали рассказывать, кто какие хулиганские поступки совершил. Только я молчал, потому что нечего мне было рассказывать. Но мне было стыдно своего молчания, и я придумал.
— А я, — сказал я, — я сегодня ведро грязи на чистый пол вылил. Уборщица мыла пол, а я пнул ногой ведро и разлил.
Все трое сразу замолчали и уставились на меня.
— Сам потом убирал? — спросил длинный в очках.
— Нет, конечно. Дурак я, что ли? — сказал я специально грубым голосом, какими говорили они. — Снова начали мыть.
— Дурак. У меня мать уборщицей работает в больнице, она б тебе тряпкой по шее дала.
Я понял, что рассказал не то что-то, и поправился:
— Так я же нечаянно. Споткнулся и пролил. И сам в грязь сел.
— Тогда другое дело, — сказал длинный.
А два других сразу засмеялись.
— В лужу сел, да? Так и сел, да? И мокрые брюки были, да?
Мы играли дальше, и они снова хвастали разными поступками. А потом длинный хлопнул себя по шее и вскрикнул:
— Забыли! Мы закурить забыли!
Он вытащил из-под рубашки мятую пачку сигарет. В пачке были как раз четыре сигареты.
Я никогда в жизни не курил. И папа мой не курил, и мама, и тётя Розалия. И может быть, поэтому, а может, потому, что я вспомнил, что в пионеры вступаю и должен показывать себя с хорошей стороны, но когда мне стали совать четвёртую сигарету и уговаривать закурить, я не взял её.
— Ладно, — сказал длинный, — попросишь сам потом, не дадим.
Они трое зажгли сигареты и важно так закурили, облокотись спинами о стену. А меня затошнило сразу от их дыма, потому что всегда тошнит от дыма курящих.
— Меня в пионеры скоро примут, — вдруг сказал я.
— Как примут? А ты что, октябрёнок, что ли? — удивился один.
— Он пенсионер, — хихикнул другой.