До неба ли тут?
У молодых, говорит она, сил хоть отбавляй.
Паула смотрит, как Феликс в ее тесной кухоньке принимается чистить овощи.
На что ты, собственно, рассчитывал, когда ехал сюда? — спрашивает она.
Он повязал ее фартук с таблицей калорий на животе и фруктовым орнаментом. Этот фартук Пауле подарила сестра на новоселье. Она прислушивается к кухонному шуму, к плеску воды, бегущей по зеленому луку и моркови, к стуку ножа, режущего картофель и луковицы.
Твоя страна, говорит он, дольше моей сражалась со смертью… А дома меня в кухню не пускают, замечает он немного погодя. Сама Паула стряпать не любит, хотя чужое кулинарное искусство приводит ее в восхищение.
У вас, у немцев, писал он, наверное, все мысли аккуратно разложены по полочкам.
Ночи, когда он приехал, и вправду были светлые — лето как-никак.
Феликс натирает оттаявшего цыпленка чесноком. Руки его до утра сохранят этот запах. Паула внушает себе, что ей это совершенно безразлично.
Осталось добавить в суп шафрана.
И украсить салат консервированными сардинами и ломтиками крутого яйца.
Ностальгия? — спрашивает Паула.
Ностальгический обед, отзывается Феликс. Пока не настоящая ностальгия.
Отгоняет тоску?
За обедом он кладет ей в суп две полные ложки гофио, рассуждает об Испании.
Паула ничего почти толком не знает. Франкистская диктатура ее не коснулась.
По-твоему, выходит, вся страна давным-давно была против Франко. Почему вы тогда ждали, когда он умрет своей смертью? — спрашивает Паула.
Легко сказать, отвечает Феликс, это вы тут за тридцать лет привыкли к демократии.
Фантазер, говорит Паула, все в облаках витаешь?
Ты никогда не сталкивалась лицом к лицу с насилием, говорит он, и ей чудится, будто весь мир тяжким грузом давит ему на плечи.
Даже об изнасиловании знаю только понаслышке, нарочно бросает она, чтобы остудить его пыл. Твоя горячность просто пугает меня.
В угоду Пауле он сбрызнул цыпленка коньяком. А хладнокровия нет и в помине, он горячится все сильнее.
Они пытали узников в тюрьмах, всего за два месяца до смерти Франко расстреливали осужденных, не оставляя им никакой надежды на пересмотр приговора.
Слушай, говорит Паула, тщетно пытаясь проглотить кусок, ну почему надо непременно рассказывать о таких вещах за едой?
Будь он старше, он бы волей-неволей контролировал свои поступки. Годы притупляют чувства. Естественный износ.
Доверие за доверие. Советник положил руку Пауле на плечо. Они стоят у входа, возле статуи матери с ребенком. Прохожие один за другим спешат мимо витрин сберегательной кассы, точно автоматы.
Нам бы следовало кое-что обсудить. Первым делом надо заручиться поддержкой, а уж потом браться за осуществление нашего замысла. Иначе мы только создадим себе неприятности. А кому это нужно?
Рука, лежащая на плече Паулы, влажная, хотя жара к вечеру спадает.
Такого зноя, говорят, не было лет сто.
Он застал Паулу врасплох. Неслышно подошел сзади, как раз когда она запирала стеклянную дверь. Фельсманша до смерти обрадовалась, по ней видно.
Вы слишком нетерпеливы, продолжает он. Всему свое время. Не стоит забегать вперед начальства. Не дай бог, рассердится.
Мы что же, так и будем здесь стоять? — говорит Паула.
Он убирает руку.
Машина его на стоянке, там же, где машина Паулы; двор сплошь залит асфальтом. Паула почти не слышит шагов советника, а ведь он идет рядом.
Долго ли мне еще ждать? — спрашивает она.
В таких делах сплеча не рубят. Паула открывает дверцу машины, кладет сумку на заднее сиденье.
Вы не думайте, я не забыл, говорит он. Пока можно заняться другими мероприятиями. Мы ведь как будто намечали провести летом первые писательские чтения?
Летом? Паула опускает боковое стекло.
Я хочу сказать… Вы же не откажетесь от этой привилегии. Кстати, вам известно, что у нас в муниципалитете есть настоящий поэт? Он и родом отсюда, и живет здесь, и чины имеет. Неплохо для начала, а?
Мы работаем не ради галочки в отчете, тут нужна серьезная подготовка, отвечает Паула, садясь в машину.
И все-таки обдумайте мое предложение, говорит коротышка советник, прежде чем захлопнуть дверцу, которую Паула вообще-то хотела закрыть сама. Я слыхал, обер-бургомистр, как патриот родного города, согласен выступить безвозмездно.
С запада мчатся большие пассажирские лайнеры. Сесть в самолет, подняться в небо, улететь?
Не торчать по субботам у пруда. Не стоять по щиколотку в иле, рядом с консервной жестянкой. С высоты все кажется таким чистым.
Против вращения Земли. Острова в иллюминаторе. Не то что здесь — сидишь с Феликсом среди липких оберток от мороженого, смотришь на купающихся ребятишек, на парней и девчонок, которые сбегают с откоса и плюхаются в воду прямо в майках и джинсах, оглашая воздух громкими криками.
Ветер прибил хлопья пены к другому берегу. Под майками у девчонок круглятся груди. Паула глядит на мокрых до нитки ребят. Феликс шевелит рукой.
Паула не говорит: давай и мы тоже, как они, — кто его знает, вдруг Феликс заартачится, да и самой что-то не слишком охота скакать в воду в юбке и блузке.
Годы не те, чтоб сидеть в мокрой блузке, которая от воды липнет к телу и становится прозрачной. А вот девчонки — все не старше семнадцати, — девчонки в себе уверены, да еще как.
Зайдя в воду, можно украдкой прижаться к Феликсу. При мысли об этом ей становится весело. Солнце — это вам не гофио.
Она кладет руку Феликсу на бедро, гладит его кончиками пальцев.
Адриатика, говорит Паула, тоже не больно чистая.
Седьмая утренняя беседа с Паулой
Неужели я вправду ждала, что она без приглашения явится к завтраку, будет есть мои булочки, пить мой кофе, курить мои сигареты и не станет впутываться во все остальное?
На ней мои тапки. Меховые, которые я купила, чтобы спастись от холода в доме, и тщетно искала сегодня утром возле кровати.
Ты извини, говорит она, но у меня закоченели ноги.
Можно сказать и так, вставляю я, как мне кажется, с насмешкой.
Паулу это как будто бы забавляет.
Не понимаю, говорит она, отчего ты встречаешь меня в штыки. Так нужно?
Вчера перед сном я спросила себя: интересно, перед тем как принять Паулу на работу в Д., проверяли ее, как всех государственных служащих, на предмет благонадежности или нет? Это очень важный момент, его нельзя просто взять и опустить.
Вот и спрашиваю теперь: Они проверяли, в ладах ли ты с нашей демократией?
Возможно, отвечает Паула, даже не думая отдавать мне тапки. Только все равно ничего нашли.
Значит, и в демонстрациях не участвовала, и против атомных электростанций не выступала, ни в коммуне, ни в жилтовариществе не состояла, в высотных домах не жила, регулярно платила за квартиру и электричество — конечно, отнюдь не вперед и не за других?
Возможно, говорит Паула. Но меня ведь взяли на работу. Выходит, ничего у них против меня не было.
Только раз в самое что ни на есть мирное время были у меня странные разговоры с одним коллегой из Рима, продолжает она. Ты знала, что, когда искали похитителей христианского демократа Альдо Моро, генеральное консульство ФРГ в Италии потребовало, чтобы филиал Института Гёте оказал помощь в розыске и ежедневно подавал отчеты о деятельности своих сотрудников?
И как же?
Мне известно только об этом требовании, говорит Паула. Разве кто может с уверенностью сказать, следят за ним или нет? Ты можешь?
Нет, вынуждена признать я. Правда, вот с телефоном бывают неполадки. То эхо в трубке, то щелчки, то вообще мертвая тишина, впрочем ненадолго — когда поговоришь с кем-нибудь и тотчас звонишь в другое место.
Ты еще ни разу не попадала в облаву?
Когда похитили шефа Союза предпринимателей[24], говорю я, помнишь — на каждом шагу пулеметы и полицейские патрули, магистральное шоссе точно вымерло, зато по деревням в объезд шли колонны автомашин, — я тогда носа из дому не высовывала.