«Этот пестрый керравао стоит заплаченных денег», — подумал Фарасса, разглядывая гордо выступавшую птицу. Крупный самец, жилистый, с изогнутым клювом; его увенчанная пурпурным гребнем голова дотягивалась до плеча рослого мужчины, да и весил он немногим меньше. Иногда керравао останавливался, грозно поводил маленькими сверкающими глазками и начинал швырять когтистыми лапами песок. Перья его были длинными и пушистыми, пышный хвост воинственно поднят кверху. Фарасса с удовольствием оглядел его: сразу видно настоящего бойца!
Он повернулся к двум мужчинам, стоявшим рядом и тоже посматривавшим на пестрого. Один, в кожаном балахоне и сандалиях с толстыми ремнями, защищавшими ноги от клювастых задиристых птиц, был смотрителем дворцового птичника; второй, в таком же одеянии, из-под которого выглядывала серая полотняная ткань туники, осанкой походил на воина. Острый пристальный взгляд и характерная мозоль на правом плече от арбалетного приклада выдавали стрелка, однако последнюю из этих примет заметить под накидкой было нелегко.
Фарасса, ткнув смотрителя в грудь увесистым кулаком, кивнул на пестрого:
— Этот ублюдок обошелся мне в пятьдесят чейни. Выглядит неплохо, но каков на деле, а? Как тебе кажется, Лодда? Найдешь ему подходящую пару?
— А чего искать, милостивый господин? — смотритель почтительно сложил ладони перед грудью. — Выпущу Коричневого… Клянусь мошью Тайонела, Коричневый ему не уступит!
Густые брови Фарассы насмешливо приподнялись.
— Ставишь кувшин вина?
— Слишком много для бедного человека. — Лодда поскреб в затылке и с опаской покосился на главу Очага Барабанщиков. — Тыкву с пивом, если господин не против.
— Не против. — Фарасса сильным толчком направил смотрителя к навесу, под которым виднелись длинные ряды клеток. — Давай, отродье каймана, выпусти своего Коричневого, потешь меня!
Сегодня он находился в отличном расположении духа, причем с самого утра, что являлось редкостью. Но и хорошие новости поступают не каждый день! Еще не прошло и полутора колец времени, как сигнальные барабаны принесли весть с западного рубежа: тасситы острят стрелы и топоры, и собралось их уже словно муравьев на падали. Сколько точно, лазутчик не знал, но вполне достаточно, чтобы сровнять с землей все пограничные крепости. Донесение пришло от одного из лучших и надежнейших шпионов Фарассы, промышлявшего сейчас в степи охотой на диких быков; человек этот, испытанный неоднократно в странах юга и севера, был достоин полного доверия, и то, что на сей раз он использовал секретный код, говорило о многом. Сведения предназначались только для ушей второго сына сагамора! Фарасса так это и расценил. Направив ответ, в котором лазутчику предписывалось сообщать новости каждые три дня, он лично изготовил для Джиллора рукописную копию донесения. Тот, разумеется, слышал грохот барабанов поутру… Что ж, теперь он узнает, что пожирателей грязи всего тысячи три, не больше, — как и было сказано на совете.
Смакуя первую чашу крепкого вина, Фарасса размышлял над тем, что сделает братец, когда на малое его войско навалится целая орда тасситов. Сегодня их как муравьев на падали, но когда Джиллор достигнет Соколиных гор, их может оказаться больше, много больше! Впрочем, даже той шайки пожирателей грязи, что подбиралась сейчас к западным рубежам, хватит, чтобы разделаться за пару дней с Фиратой, с ее гарнизоном, с отрядом, который поведет наследник, и с самим наследником… По крайней мере, думал глава глашатаев, у него есть шанс либо похоронить младшего из сыновей Дираллы, либо ославить его неудачником и трусом; надеяться на большее — значит, искушать Провидца Мейтассу.
Однако, будучи человеком предусмотрительным, он все же назначил встречу Орри Стрелку. Собственно говоря, этот хмурый таркол-кентиога являлся не столько стрелком, сколько отстрельщиком, причем на редкость удачливым; за семь лет тайной службы Фарассе он прикончил девятерых, не вызвав подозрений. Ноги у него были быстрые, глаз — острый, рука — твердая, но легкая; он мог при свете луны всадить из самострела смертоносный шип в серебряный чейни с двухсот шагов — вполне достаточное расстояние, чтобы потом скрыться, растаяв, как тень в ночи. Фарасса весьма дорожил этим умельцем, но, подобно расчетливому купцу, собирался с выгодой обменять меньшее на большее. Но жаль, жаль терять Орри… тем более, что в своем легальном ранге таркола тот был на отличном счету. Похоже, его знал сам Джиллор, иначе как бы Орри удалось попасть в передовой отряд, куда отбирали лучших из лучших?
Не иначе, сам бог Судьбы шепнул Джиллору насчет этого Орри, очень своевременно шепнул! Хмыкнув, Фарасса покосился на стрелка, который с каменной физиономией разглядывал пестрого керравао. Будет тебе работа, ублюдок, будет! Скорее всего, будет… почти наверняка… в самый последний раз… Он подумал о том, что слишком хорошо знает младшего сына Дираллы, чтобы ошибиться. Нет, ошибка исключена! Этот слизняк ест из руки своей наложницы и сделает все, о чем та ни попросит… Слишком коротка его тень, чтобы тягаться с ним, с Фарассой! А может стать и еще короче!
Лолда вывел из сарая с клетками крупного самца с оранжевым гребнем и коричневатым оперением — чему, вероятно, керравао и был обязан своей кличкой. Голову птицы закрывал плотный кожаный колпачок, и она шла покорно, направляемая шестом с петлей; но пестрый, завидев соперника, взволновался и издал низкий горловой звук. Смотритель сдернул с Коричневого колпак и петлю, затем быстро перескочил через изгородь, что шла вокруг боевой арены, — он был человеком опытным и не рвался проверить прочность своих сандалий под клювами разъяренных керравао. Фарасса повелительно помахал ему рукой:
— Стой, где стоишь, птичий потрох! Если они начнут забивать друг друга — растаскивай! Но если пестрый будет побеждать, близко не подходи!
Лодда, как и Орри Стрелок, тоже являлся его человеком, но Фарасса полагал, что смотрителю совсем ни к чему слушать лишнее. Меньше узнаешь, дольше проживешь!
Повернувшись, он окинул взглядом огромный хозяйственный двор, примыкавший с запада, со стороны равнины, к стене дворца. В нарушение традиций строительного искусства, обитель одиссарского сагамора стояла не на земляной или каменной насыпи, а прямо среди скал, темных, бурых и красноватых, торчавших за широкой полосой прибрежных песков. Почва здесь была не болотистой, как во многих местах Серанны, а твердой; утесы окружали неровным овалом обширное пространство длиной в три полета стрелы и шириной в полтысячи шагов. Здесь, на прочном каменном ложе, и возвели сотни лет назад первый дворец. Затем выдолбили бассейны, разбили сады и площадки для игры в мяч и прочих развлечений, проложили канал от реки Хайи, по берегам которой располагалась столица Хайян, воздвигли стены меж скалами, полностью огородив и защитив жилище сагамора; к нему, с течением столетий, были пристроены хоганы жен, сыновей и дочерей, приемные и гостевые покои, роскошные чертоги для празднеств, уютные дворики с водоемами, трапезные, кладовые и кухни. Вокруг встали башни; самая высокая и древняя из них выходила на побережье, и с вершины ее Ахау Юга встречали рассвет. Неподалеку высился квадратный фасад Храма Записей, а прочими стенами и кровлей святилища служили скалы, ибо находился он в глубоких и сухих пещерах, пригодных для хранения бумаг, пергаментов, шелковых свитков и всевозможных древностей, заботливо собираемых жрецами.
Но все эти постройки существовали уже в незапамятные времена, а хозяйственный двор был разбит полтора столетия назад стараниями Ахау Гиратты, отца Джеданны. Он был весьма обширен и окружен высокими кипарисами, кроны которых тянулись к небесам, напоминая огромные зеленые свечи. У самой дворцовой стены, слева и справа от сигнальной башни, что выступала во двор массивным гранитным надолбом, располагались стойла для ездовых быков и сараи для колесниц под тростниковыми крышами; с обоих концов этой шеренги прочных бревенчатых сооружений были ворота, сейчас распахнутые настежь. Дальше, под прямым углом к стене, тянулись псарни, птичники, большие клетки на высоких подпорках, в которых держали посыльных соколов, клетки поменьше — для попугаев, колибри, голубей и певчих птиц, склады, разные хижины и пристройки, в которых жила чедядь. Было здесь и несколько низких длинных каменных строений с проемами, забранными частой решеткой, — зверинец сагамора; от них тянуло едкими запахами, и время от времени оттуда доносился басистый медвежий рев, рык ягуара или пронзительный вопль лесной кошки. Пернатые и четвероногие обитатели двора реагировали на эти звуки с редкостным равнодушием — видно, привыкли.