Во всех фильмах и книжках, посвященных крутым разборкам мафии или спецслужб, частенько жертву растворяли в кислоте, и она за считанные минуты погибала в страшных мучениях. Бр-р-р! Наверное, кислота очень сильно жжется. Я тихонечко, аккуратненько сунула пальчик в раствор. И что за бред они пишут и показывают! И ничуть даже не жжется! Обрадованная своим открытием, я принялась ловко и проворно доставать детали. Я дошла до такой степени лихости, что новые причиндалы опускала уже тоже не с помощью пинцета, а все той же пятерней. Вернее, двумя. Лев Саныч, не слыша угрожающего стука и плюханья, совсем успокоился, сосредоточился на своей части процесса и совершенно не обращал внимания на мои манипуляции.
Через какой-то час, как раз к вечернему чаю, который Лев Саныч именовал «кайф о клок», глаз радовала внушительная груда держателей, празднично сверкающих хромовым покрытием. Душу согревала непосредственная причастность к этой красоте.
— Лена, обязательно тщательно вымой руки, а то вдруг кислота попала, кожу разъест мигом! — вспомнил Лев Саныч.
— Пустяки, — беспечно отмахнулась я. — Я сто раз уже руки в эту кислоту макала и нисколечко не обожглась.
— Так я же тебе пинцет специально дал!
— А вы сами пробовали этим пинцетом орудовать? — очень не хотелось признаваться в собственной неловкости и бестолковости, но пришлось.
Тут же все заохали-заахали, особенно Зина, а Лев Саныч с иронией произнес:
— Посмотришь завтра на свои руки, энтузязистка!
Естественно, Лев Саныч оказался более, чем прав. Как он любит выражаться: «Я прав, хотя я и Лев!». Поскольку мои руки представляли собой нечто ужасное. Нет, они совершенно не болели, и кожа не слезла, а имела место быть. Только вид ее сразу заставлял вспомнить метаморфозы внешности во время пребывания в желтой и розовой стране.
Если мысленно провести линию от основания большого пальца до основания мизинца, то все, что находится ниже, приобрело ни с чем не сравнимый оттенок яичного желтка. С ровненькой, четко выраженной границей. Исключение составляли, пожалуй, ногти, поскольку их цвет варьировался от ярко-желтого до почти черного, проходя все стадии коричневого. Такой лак еще ни один парфюмер не догадался придумать!
Самое забавное, что меня этот вид нисколько не шокировал, а, скорее, развлекал. Значительно сильнее прореагировал Сережа:
— Алена, что у тебя с руками? — сразу же спросил он.
— Да так, не обращай внимания, в кислоту влезла.
— А зачем ты в нее лезла?
Попробуй теперь объяснить здравомыслящему человеку, да еще и теоретику, за каким, собственно, иксом я в эту кислоту лезла, когда никакой насущной необходимости в этом не было! Так ничего вразумительного и не нашлось у меня в оправдание собственной безалаберности. Хорошо, хоть Сережа уже давно привык к моей способности находить неприятности даже там, где их нет. Повздыхал только сокрушенно и попросил по возможности реже снимать перчатки, благо на улице холодно.
— Ну, куда сегодня пойдем? — спросила я.
— Знаешь, во дворце искусств проходит выставка западноевропейской живописи. Я подумал, может быть тебе будет интересно? — предложил он как-то неуверенно.
— С удовольствием! — согласилась я.
Почти всю дорогу он молчал, думу думал. Неужели из-за моих желтеньких конечностей так расстроился?
— Сереж, да не расстраивайся ты, пара постирушек, и приобретут мои руки свой обычный вид!
— А? Ну, да…
— Эй, ты чего это? Вроде бы здесь, а вроде и нет тебя, — допытывалась я.
— Знаешь, Алена, я вот на днях родителям звонил…
— Ну и? — с ним всякое терпение потерять можно!
— Видишь ли, они хотят с тобой и с твоими родителями познакомиться, — наконец-то он разродился новостью.
— Ну так и хорошо, а в чем проблема?
— А как твои это все воспримут?
— Нормально воспримут! С удовольствием познакомятся. Они уже не раз мне намекали, что было бы неплохо познакомиться с будущими родственниками. Надо только согласовать, когда твои смогут приехать.
Сережа заметно повеселел. Вот уже где чудо! Похоже, гораздо больше, чем все проблемы с учебой и диссертацией, его донимали вопросы, связанные с нашей предстоящей семейной жизнью.
А между тем выставка производила двоякое впечатление. Мы ходили по просторным залам и удивлялись. Некоторые работы вызывали просто восторг, некоторые — сдержанное недоумение, а другие самое настоящее отвращение.
Самое забавное, что верхнюю одежду, также, как и перчатки, пришлось оставить в гардеробе, и теперь мои ручонки цвета первых одуванчиков были выставлены на всеобщее обозрение. По колористике и оригинальности исполнения они, право слово, не уступали некоторым экспонатам. Как обычно, мы бродили под руку. Поэтому особенно забавно смотрелись мои желто-коричневые пальцы, выглядывая из-под Сережиного рукава. Со стороны казалось, что у совершенно живой девушки рука — совершенно мертвая, пролежавшая недельку-другую в сырой земле. «Спрячь руку!» — периодически шипел мне Сережа, перехватив очередной перепуганный взгляд. В конце концов, я нашла приемлемый, хотя и не очень культурный выход: засунула руки в карманы по самые локти, и выставку мы все-таки досмотрели.
Стоя в уголочке одной из наших любимых забегаловок-кофеен, мы делились впечатлениями.
— Странно как-то. Искусство, а частности, живопись, как бы то ни было отражает существующий мир, — размышлял вслух Сережа. — Я никогда не задумывался раньше, почему же так получается, что у одного художника это отражение получается прекрасным и возвышенным, а у другого — мрачным и неприятным. Помнишь, тебе тоже очень понравились работы этой немецкой художницы. Как ее?
— Техника акриловых красок? — сразу поняла я, о чем речь. — Тоже не запомнила. Имя — Руут, а фамилия, кажется, на «М» начинается.
— Да, да, она. Такие светлые, чистые образы! Перед каждым полотном можно по часу стоять и размышлять! А зато другие?
Да уж! Он, безусловно, прав. Ее яркие и в то же время прозрачные, удивительные миры, напомнившие желтую и розовую страну, слишком резко контрастировали с какими-то нагромождениями сантехники, ржавых труб и прочего хлама, изображенными на других картинах.
— Знаешь, может быть, все дело в восприятии каждого конкретного человека? Один видит светлые стороны жизни, другой — лишь свалку мусора.
— А почему такое происходит? Почему люди видят, воспринимают мир по-разному? — продолжал философствовать Сережа.
— Сложно сказать. Может быть, это зависит от характера человека, его души. Вспомни, всегда ведь добрый человек видит вокруг хорошее, а злобный и желчный — одни невзгоды и неприятности. Даже сам, будто нарочно, притягивает их.
— Да, ты, наверное, права. Собственное мировосприятие человека, а тем более художника, задает некую систему координат, на которую проецируется окружающий мир. И от того, какова эта система координат, зависит и то, какая проекция в итоге получается.
Да уж! Мышление физика-теоретика, к тому же еще и гениального, всегда отличается умением делать выводы и ставить все на свои места!
К любимому празднику — дню 8-го марта — мои руки, наконец, приобрели более-менее живой человеческий вид. То есть коричнево-желтый цвет остался только на ногтях. Поэтому, готовясь к поздравлению со стороны мужчин нашей лаборатории, я даже сделала более-менее приличный маникюр, чем в большинстве случаев систематически пренебрегаю.
Надо сказать, на 23-е февраля мы поздравили их более чем скромно. Всякие там тортики-пироги да чай. С учетом всеобщей антиалкогольной политики в целом и позиции Барбосса по поводу «резвого» образа жизни в частности, мы не решились на что-то более существенное.
Другое дело — наши мужчины. Уж откуда Валерка добыл бутылку шампанского, для меня навсегда останется тайной, но еще до официального поздравления со стороны руководства он успел нас осчастливить. Так что когда шеф собрался толкнуть речь, у всей женской половины глаза уже радостно блестели.
— Дорогие наши женщины! — бодро начал он. — И девушки тоже… Вы, женщины, такие… Красивые, замечательные… И вообще… Столько всего делаете.