Ветра по-прежнему не было, но трава на поляне вдруг зашелестела – громким сухим шелестом, словно шептала о чём-то, предупреждала – о чём-то. Так не может шелестеть… трава! – подумала я. И вдруг дико заорала: «Подождите! Не уходите!» – и со всех ног рванула по тропинке к лесу. Серёга бежал за мной, громко бухая сапогами…
Группу мы догнали через пять минут и молча пристроились позади, загнанно дыша и поминутно оглядываясь. Пропустив группу вперед, Ранцев задержался, и когда мы поравнялись с ним, спросил: «Вы чего?»
– Ничего! – дружно ответили мы с Серёгой.
Борис с сомнением покачал головой – «Ничего. А глаза-то какие у вас! А чего это вы оглядываетесь? Вы же последние, сзади нет никого».
Я хотела сказать Боре, чтобы он не выдумывал про глаза и всё остальное, но посмотрела на Серёгу… и промолчала. Борис, как всегда, прав: глаза у Серёги прямо-таки вылезали из орбит и взгляд был – диковатый. Наверное, я выглядела не лучше. Поэтому возражать Боре не стала и, отвернувшись, постаралась придать своему лицу осмысленное выражение.
За окнами электрички убегали назад поля, посёлки, полустанки. Стемнело, и сопровождая нас, над полями и перелесками катилась желтым мячиком луна. Электричка была дальняя, она со свистом приносилась мимо платформ, не останавливаясь почти нигде, и так же стремительно летела за окнами луна…
– А слабО – ещё разок вернуться на то место, одному? – выдал Женька Маврин (он всегда так – выдаст что-нибудь, сразу и не ответишь!) И как всегда, все задумались…
Я отдавала себе отчет в том, что случившееся с нами имеет простое и понятное объяснение: дерево на болоте высохло, ствол расслоился и его части тёрлись друг о друга, издавая напоминающие смех звуки. Плюс «классические» декорации к фильму ужасов: пустынная поляна, черные корявые ветки, тянущиеся к небу. Безлюдье. Безмолвие. Остальное довершило наше воображение.
Я вдруг подумала, что не согласилась бы на Женькино предложение даже за миллион! По коже пробежали мурашки. Бр-ррр! Перекреститься хочется.
– А он силён! Восьмерых не испугался! – сказал Боря.
– Ага, не испугался, пока все в тряпочку молчали. А когда заговорили – он и затаился! – не согласилась с Сашей Леночка Брянцева. – Значит, все-таки испугался!
– Да ты как рот откроешь – тебя не только леший испугается, тебя кикимора болотная не переспорит! (Это Женька, ему бы только посмеяться…)
– А вы когда ушли, а мы с Иркой вдвоём остались, он знаете как хохотать начал! – не выдержал Серёга (он забавно переставлял слова, торопясь высказаться). – Злорадно так… Будто радовался очень!
– А чего это вы задержались? Зачем это? – встрял дурашливым голосом Женька, но никто его не поддержал, и Женька умолк.
– Так говоришь, он опять… начал? – переспросил Борис. – А чего молчали-то оба, не сказали? Я сразу понял, что место там нехорошее. Почувствовал что-то. Тишина эта странная, и смех… Говорят, сказки – про Лешего, а вот привести бы их сюда вечерком, да оставить одних. Пусть бы послушали… сказочку. Вот тогда бы и решали – сказки это или всё-таки не сказки!
– А ты сам-то веришь? – спросил кто-то Ранцева.
– Да нет, конечно! Вас пугаю, – отшутился тот. – Чепуха это всё. Дерево так скрипит – мёртвое потому то. Само не живёт, и никто в нём жить не может.
Никто ему не возразил, все молчали. Мы с Серёгой переглянулись – и подумали, наверное, одно и то же: если всё так, как говорит Боря, то почему оно молчало, дожидаясь, когда последний человек скроется в лесу. И тогда – захохотало громко, победно, торжествующе…
Год спустя мы снова оказались в тех краях, но сколько ни ходили, сколько ни искали, поляну с чёрным деревом так и не нашли. Как сквозь землю провалилась. Сгинула.
Не нашли – и не надо. И хорошо, что мы её не нашли. Спаси и сохрани нас, Господи, от лесной сумеречной жути, от болотных страхов, от встречи с лесной нечистью убереги. Есть она. Знаем…