– Но если я перестану сильно стараться, не будет ли моя игра менее точной?
– Возможно, – заметила Лиззи. – Точность и старательность не единственные меры успеха.
Это было именно то сомнение, которое иногда беспокоило Мэри, однако она отодвигала эту мысль за неспособностью ее признать.
– Я не верю, будто чего-то действительно стоящего возможно достичь без усилий и жертв.
– Может быть, и так, – ответила Лиззи, – и тем не менее я предпочту слушать музыку, оживленную и сыгранную с нотками счастья, нежели самую отточенную до совершенства композицию в мире.
– Сомневаюсь, что тебе понравится слушать непрерывную череду ошибок, – отозвалась Мэри, – как бы ни был радостен тот человек, что ее исполнил.
Элизабет взяла свою нотную тетрадь и встала из-за фортепиано.
– Возможно. Но в действительности просто стыдно выжимать из музыки все и не получать от нее никакого удовольствия. Всего несколько фальшивых нот – весьма небольшая цена, которую стоит уплатить.
Легонько коснувшись плеча Мэри, Лиззи вышла из комнаты. Сев за фортепиано, Мэри развернула свою нотную тетрадь. Она никак не могла успокоиться. Слова Элизабет взволновали ее. Было неудивительным то, сколь пренебрежительно Лиззи рассуждала о тяжкой работе и усилиях, ведь все давалось ей легко. Ей не приходилось изнурять себя – очарование всегда приходило ей на помощь, даже когда она сидела за фортепиано. Мэри опустила нотную тетрадь на подставку. Для нее все было иначе. Размяв пальцы, она приступила к упражнениям.
– 4 –
Почувствовав, что слишком устала сидеть за инструментом, Мэри, по своему обыкновению, уходила в спальню и принималась за чтение. Там в ее распоряжении находился маленький книжный шкаф, в котором стояло около дюжины книг, принадлежавших исключительно ей. Все эти книги она перечитала уже такое множество раз, что некоторые отрывки могла повторить по памяти. Несмотря на это, ей доставляло удовольствие открывать пухлые томики и снова пробегаться взглядом по столь знакомым словам. Чтение всегда было для Мэри одновременно утешением и убежищем. В действительности, ей казалось, она даже помнила момент, когда великая радость от возможности читать и писать снизошла на нее. Она сидела у камина в детской, и вдруг черные линии на бумаге, которые Лиззи так терпеливо выводила для нее, перестали быть просто случайными фигурами и внезапно сложились в буквы. Я – яблоко. К – кошка.
Стоило ей обрести это понимание, и уже ничто не могло ее удержать. Мэри мчалась вперед, переходя от книжек с картинками к стихам и сказочным историям. Быстро она расправилась с «Историей о маленьком Гуди Два-Ботинка», да и «История Робинсов» не отняла у нее много времени. В те дни Мэри читала в компании Джейн или Элизабет. Усевшись втроем в детской, каждая уткнувшись в свою книжку, они читали в приятной тишине. По мере того как Мэри становилась старше и несчастнее, а сестры все больше отдалялись от нее, книги уже не были связующим звеном между ними. Они стали утешением в ее утрате. Когда Джейн и Элизабет перешептывались между собой, не включая Мэри в свои переговоры, когда они запирали дверь в свою комнату, не прося сестру присоединиться к ним, – тогда она и бежала к своим книгам, находя в них отвлечение от своего одиночества, которое так угнетало ее дух.
Мэри читала так много, что вскоре истощила запасы не только собственных книжных полок, но и скудные ресурсы Лонгборнской классной комнаты. За весьма непродолжительное время девушка прочитала все, что там было, – от атласов мира до советов домохозяйкам. Однако чем больше книг Мэри поглощала, тем острее становилось желание читать больше и больше. Она хватала все, что могла найти дома, и уносила с собой, чтобы почитать на досуге. Романы, которые миссис Беннет позаимствовала из передвижной библиотеки, могли занять Мэри на некоторое время, но их прекрасные и смелые героини, красивые и благородные герои, запутанные сюжеты, которые шаг за шагом приводили их к самым невероятным счастливым концовкам, совсем не радовали ее. Признав их глупыми, она возжаждала более взыскательной пищи для ума. Подумав, что, возможно, предпочтет факты вымыслам, Мэри взяла у мистера Беннета пару газет. Прищурившись, она впивалась взглядом в крошечные черные буквы, произносила вслух незнакомые имена и места, которые описывались в статьях, до тех пор, пока глаза ее не начинали болеть и она не была вынуждена отложить газету в сторону. Сельскохозяйственные журналы, на которые были подписаны Беннеты, Мэри проглатывала целиком, удивляясь картинкам молотилок и схемам по севообороту. Утащив брошюры, принесенные в дом слугами, с их мрачными описаниями ужасных преступлений и предсмертных признаний, она изучала грубые рисунки повешенных мужчин и убитых женщин, пока миссис Хилл не обнаружила книжицы и, сердито ворча, не унесла их с собой на кухню. Иногда Мэри попадались более солидные тома, оставленные мистером Беннетом. Их она рассматривала с большим любопытством, однако даже не решалась открыть. Книги ее отца были священны, и прикасаться к ним мог только он.