Я мог бы поведать еще о многом, будь я уверен, что мой читатель воспримет все эти довольно запутанные обстоятельства так, как мне хочется. Я, в частности, со временем пришел к выводу, что дома, стоявшие на одной улице, представляли собой как бы одну семью. Между ними могли происходить ссоры, но внешне они были дружны. Здесь, в сумрачном Перле, меня озаряли идеи, которые во внешнем мире я бы никогда не осознал с такой ясностью. Но подлинной глубины понимания я достиг лишь после того, как чудесным образом обострилось мое обоняние. Это произошло уже через полгода. Отныне мой нос определял все мои симпатии и антипатии. Я часами шатался по углам и закоулкам, принюхиваясь и присматриваясь ко всему, что попадалось мне на глаза. Передо мной открылся совершенно новый, неизведанный мир. Любой подержанный предмет делился со мной своими маленькими тайнами. Моя жена часто подсмеивалась надо мной, ей казалось комичным, что я глубокомысленно обнюхиваю какую-нибудь вещицу, книжку или табакерку. А я и впрямь стал почти как собака; я не могу этого точно объяснить, все дело было в механизмах восприятия — настолько тонких, что их не опишешь словами.
Начать с того, что по всему царству грез был разлит своеобразный запах, вполне определенный, но не поддающийся описанию. Иногда он усиливался, иногда почти пропадал. Там, где он присутствовал в наиболее концентрированном виде, его можно было бы примерно охарактеризовать как смесь запахов муки и вяленой рыбы. Его происхождение оставалось для меня загадкой. Куда более определенными были индивидуальные запахи предметов. Я тщательно анализировал их, при этом меня нередко охватывало непреодолимое отвращение. И я легко проникался неприязнью к людям, от которых исходил неприятный — с моей точки зрения — запах. Но в конечном счете все эти существа и неодушевленные предметы, оказавшиеся в одном месте по странной прихоти основателя, при всем своем многообразии вызывали ощущение какого-то непостижимого единства.
Все, на что бы ни падал взгляд в царстве грез, было матовым и блеклым. Насколько далеко это заходило, я заметил однажды во время бритья. Джованни прислуживал со свойственной ему элегантностью, впечатление портило лишь состояние его бритв и медного тазика: они были совсем тусклыми.
— Как это называется? — спросил я у парикмахера, который как раз в этот момент зачитывал мне трудное для понимания место из монадологии Лейбница. — Господин ассистент мог бы содержать эти принадлежности в лучшем состоянии.
— То есть как? — спросил великий философ испуганно и удивленно.
— Я думаю, что тазику следовало бы блестеть, а бритве — сверкать.
— Да, но зачем? Пусть будет все как есть. Я избегаю нововведений.
Чтобы поймать его на слове, я указал на зеркало и заметил:
— Взгляните, оно-то ведь сверкает чистотой!
Тут философия изменила ему, он явно находился в затруднении.
— Ах, зеркало! — нерешительно, как бы в раздумье, он добавил: — Но зеркала вообще ничего не значат!
По всей видимости, ему было неприятно говорить об этом.
— Поверьте, я не хотел вас обидеть! — миролюбиво сказал я и покинул его заведение.
И тем не менее! Жить среди этих потускневших от времени старых предметов было прекрасно, и я не колеблясь привожу здесь нижеследующее письмо. Оно полностью проникнуто моим тогдашним настроением. Кроме того, оно содержит описание странной традиции, предваряющей культ, о котором я еще буду говорить. Я имею в виду великие чары часов. Это письмо лежало в записной книжке, которая нашлась среди моего старья после гибели царства грез. В этой же книжке я обнаружил список священных предметов, в то время как остальные страницы были испещрены неразборчивыми записями, за исключением внутренней стороны обложки, где был помещен примерный план города с краткими пометками, которыми я пользовался для ориентировки в первое время.
Письмо было написано мною на третий месяц моего пребывания в Перле. Это была моя первая попытка установить связь с внешним миром. Через два года я получил письмо обратно как не могущее быть доставленным «за ненахожденисм адресата»; конверт был полностью заляпан штемпелями и пометками. Письмо и записная книжка остаются единственными вещественными доказательствами из царства грез, которые я могу предъявить всем интересующимся.