— Слушай, — начала она однажды, — мне кажется, Анна красит волосы. Со вчерашнего дня она блондинка, а ведь прежде была брюнеткой.
— Я думаю, мы простим ей эту милую слабость! — с деланно беззаботным видом заметил я. Но мне и самому было не по себе, причем уже давно. Наконец наступил день, когда несходство стало вопиющим. Если накануне нас обслуживала рыжая особа средних лет, то сегодня на стол накрывала хлопотливая старуха с глубокими морщинами на лице. Моя жена в испуге прижалась ко мне, мы оба сидели, словно окаменев. «Но ведь на ней тот же самый платок?» — пролепетал я, глядя в расширенные от испуга глаза моей супруги. Мы шепотом обменялись своими наблюдениями; оказалось, что ее, как и меня, уже в течение месяца преследуют сильнейшие подозрения. «Нет, хоть бы даже она работала за десятерых, я не хочу ее больше видеть! Лучше буду все делать сама!»
Мне пришлось уволить Анну. Несколько дней я провел дома. Я условился с парикмахером, что Джованни Баттиста будет по утрам помогать за вознаграждение при уборке помещений. Все шло превосходно, моя жена подружилась с ученым зверьком; правда, приходилось следить за тем, чтобы он не приближался к моему рабочему столу — ибо он ощущал себя немного художником и непременно стал бы подправлять и улучшать мои работы. В той мере, в какой это было уместно, я тоже старался быть полезным, особенно по части закупок. Но когда этим занимаешься, нужно держать ухо востро, иначе ты принесешь домой черт знает что! Как это было в тот раз, когда я купил на базаре бараньи котлеты, причем очень дешево, и, придя домой, с гордым видом развернул сверток, — а там вместо мяса оказались мелкие гвозди и несколько мышиных хвостов. «Подменили товар, чтоб им пусто было!» — выругался я про себя.
А еще эти звуки! Всю ночь напролет, с ума можно сойти!
По ночам в наш район наведывались компании хулиганов и проституток из Французского квартала. Дикое ржание, свист, вой приближались к окнам и снова удалялись. Пьяные, выходившие из кафе, произносили пространные монологи и, обезумев от возлияний, выкрикивали страшные богохульства. К этому невозможно было привыкнуть! Любое слово, громко произнесенное вслух, отражалось многократным эхом от углов и выступов домов, вкривь и вкось стоявших вдоль улицы. Из центральных кварталов города доносились пронзительные выкрики; их подхватывали — то громче, то тише — и передавали дальше. Что это означало, я не знаю. Потом вроде бы все успокаивалось, но вскоре становились отчетливо слышны какие-то покашливание и хихиканье. Бродить ночью по улочкам Перле было сущей мукой. Для обостренных чувств здесь разверзались ужасающие бездны. Из зарешеченных окон и подвальных люков доносились невнятные стоны и стенания всех родов и оттенков. За приоткрытыми дверями раздавались сдавленные кряхтенья, так что невольно думалось, что там кого-то душат. А когда я боязливо спешил домой, мне вослед раздавалось улюлюканье, повторяемое на тысячу — нет, десять тысяч ладов. Ворота и подворотни разевали рты на спешащих прохожих, словно хотели их проглотить. Невидимые голоса завлекали путников на берег реки, магазин Блюменштиха злорадно посмеивался, молочную можно было уподобить скрытой западне, даже мельница — и та не оставалась в стороне, треща всю ночь без умолку. Преследуемый страхом, я не раз по пути домой прятался в кафе. А тем временем моя бедная жена в одиночестве трепетала дома. То у ней скрипел шкаф, то сам собой разбивался стакан. Ей казалось, что из всех углов комнаты раздаются зловещие шепоты; часто по возвращении домой я заставал ее в холодном поту и представляющей себе невесть что. Эти бессонные ночи губительно действовали на ее нервы, в скором времени ей уже повсюду мерещились движущиеся тени и призраки.
И, наконец, этот запах, неопределимый и всепроникающий, который ты не только вдыхал, но и осязал всеми клеточками тела. В дневное же время все делали вид, будто ничего не знают; город был, как обычно, безжизненным, пустынным, недвижным.
Четвертая глава. В плену чар
Однажды я вышел из кафе и поднялся к себе на этаж. Жена отворила мне дверь по условному стуку. Вид у нее был заплаканный и подавленный. На столе лежал кожаный футляр с портретом Патеры.
— Почему он здесь лежит? Что-нибудь случилось?
— Я его видела… да, вот его! — она говорила отрывисто и бессвязно. — Я пока еще не понимаю, в чем дело, но я не могла обознаться… Таких глаз нет больше ни у кого.
— Прошу тебя, объясни все толком.
Запинаясь и прерывисто дыша, она поведала мне следующее: «Возвращаясь с базара, я сразу свернула на Длинную улицу, — уже смеркалось, и я хотела скорее добраться домой. Вдруг у меня за спиной раздались торопливые шаги — это был фонарщик. Обгоняя, он случайно задел меня, тут же обернулся и тихо произнес: „Извините!“ Но подумай, какой ужас — это был твой друг Патера!»