Несколько дней спустя я шел по улице. Стоял канун Нового года, хотя это мало что значило в стране, где не бывает зимы. Я проходил мимо хорошо знакомых домов тем особенным шагом, какой люди усваивают в Перле: тихим, неуверенно-осторожным, как будто тебя за каждым поворотом могла подстерегать какая-то неприятность. Одинокие уличные фонари освещали мне путь. Освещение, как нельзя более подходящее для страны грез! Из темноты, смазывающей все контуры и увеличивающей предметы до гигантских размеров, с неестественной отчетливостью выступали детали: столб, вывеска лавки, деревянный забор.
Я возвращался из старинного готического женского монастыря, в одном из корпусов которого размещалась детская больница. Там я купил две бутылки укрепляющего лечебного вина для моей больной. Проходя мимо встроенной часовни, я заметил в тени портала какую-то безформенную фигуру. Послышалось невнятное бормотание, и голая култышка руки умоляюще протянулась ко мне. Я равнодушно бросил в темный угол горстку мелких монет, но уже в следующее мгновение остановился как вкопанный. Каким же странным было то старушечье лицо, что выглядывало из этих грязных лохмотьев! Я непременно должен был вглядеться в него, некая тайная сила повелевала мне сделать это. С трудом предолевая отвращение, я нагнулся над нищенкой. Не гнилостное дыхание и не беззубый рот приковали меня к месту, но пара страшных светлых глаз: они впились в мой мозг, словно зубы гадюки. Полумертвый от потрясения, я побрел домой. Что это было — действительность или плод моей воспаленной фантазии? Мне казалось, что я заглянул в бездну.
Подобные случаи были непосильным испытанием для моих нервов. Я твердо решил на следующий же день пойти к Патере. Если нужно, я готов был добиться необходимого разрешения силой! Он был моим другом, он пригласил меня, и погибнем мы здесь или нет, зависело только от него! Эти пустоголовые жители города грез, безусловно, имели о нем ложное представление! Почему они так пугались и всячески уклонялись от темы, стоило мне заговорить о властелине? Этого мой друг явно не заслуживал.
Сегодня день выдался особенно несчастливым. Моя жена стонала от головной боли, я сделал ей еще несколько холодных компрессов и, обессиленный, повалился на кровать. И вот примерно в час ночи — раздался звонок и стук в нашу дверь. Я с раздражением подумал: «Опять этот пьяница-сосед!» Затем я услышал его голос, несколько раз громко повторивший мое имя. Придя в бешенство от такой бесцеремонности, я вскочил, скользнул в свой шлафрок и схватил стоявшую в углу трость. Сейчас он у меня попляшет! Я распахнул дверь, и точно — на пороге стоял он, дыша мне в лицо пивными парами! Нет ли у меня пары сигар — взаймы — и не окажу ли я ему честь навестить его — мою жену он тоже приглашает — он собирается приготовить грог.
Я уже не мог сдерживать свой гнев. «Вы, бесстыдный негодяй, избавьте нас от ваших выходок! Убирайтесь отсюда, не то я сброшу вас с лестницы! Наглец!» Я выкрикивал первые попавшиеся ругательства, во мне все кипело.
С тупым пьяным смехом он заворчал: «Ну, давай, только подойди!» Он схватил было меня за руку и хотел притянуть к себе. Я уже не контролировал себя, и он заработал такой мощный пинок в живот, что рухнул на пол. Чего добивался от меня этот тип? Я не знал, что и подумать.
«Ну, теперь-то я непременно подам жалобу, дело не терпит никакого отлагательства! Я сам добьюсь для себя справедливости! Я не могу больше находиться в этом проклятом вертепе!» Меня поймут: в течение многих недель — самые омерзительные впечатления, больная жена, с нею столько забот, деньги исчезли — повсюду я видел лишь врагов и глумление. Дикая ненависть к стране грез на время лишила меня рассудка, и, дрожа от ярости, я в чем был сбежал вниз по ступеням и сломя голову помчался к дворцу. Я хотел потребовать удовлетворения за те издевательства, которые мне непрерывно приходилось терпеть, даже если ради этого мне пришлось бы вытащить Патеру из постели. Так я пробежал всю Длинную улицу до площади. Все заволокло густым туманом, газовые фонари выглядели как светящиеся желтые пятна, я не видел ни одного прохожего, только мокрую и грязную мостовую. Я бежал в полубреду, мои мысли были заняты одним: как я опишу Патере все эти мерзости. Я сыпал обвинениями в полный голос, мне на ум без малейшего усилия приходили великолепные обороты речи, я находил потрясающие слова для описания своих злоключений… Но потом я стал замерзать. Поглядев на себя, я не мог не признать, что имею самый неподходящий вид для визита к знатному господину: старый шлафрок в цветочек, под ним ночная рубашка, на одной ноге шлепанец — второй я потерял на бегу — вот и все мое одеяние. Над площадью туман был не таким густым: там стоял дворец! Он подымался в небо, словно гигантская игральная кость. Светлый циферблат часовой башни можно было принять за луну. Сырость и холод отрезвили меня: я понял, что моя затея была безумной. Нет, это были не самый подходящий момент и не самый подобающий костюм для аудиенции. В шлафроке и с тростью после часа ночи, без головного убора — как бы я выглядел в таком виде? Опомнившись, я развернулся и направился обратно домой. Я хотел спрямить путь по одной из боковых улиц, ибо холод становился невыносимым. Да и жена моя, конечно, со страхом ждала моего возвращения; а вот завтра — завтра будет день расплаты! Чтобы согреться, я пустился легкой рысцой. Впереди показалось освещенное окно, я подбежал к нему. Музыка, бренчание на фортепиано, громкие голоса, пение! Свет падал из окна на мостовую. Ах, черт возьми, хоть бы меня никто не увидел! Но меня уже заметили.