У Руфуса вертелось на языке: не отказывайся от нее ради меня, – но он промолчал. Он остро ощущал свою черноту, чувствовал себя грязным и глупым. Ему хотелось оказаться сейчас на краю света, а лучше всего – умереть. Мысли о Леоне не уходили, они терзали его, накатывая и отступая, как зубная боль или ноющая рана.
Кэсс пересела ближе к нему. Она не отрывала от него глаз, и сочувствие, которое Руфус видел в ее взгляде, испугало его. Какие воспоминания, какой горький опыт питали это сочувствие? Такой взгляд мог быть у нее только в том случае, если она испытала то, что в его представлении не могла знать женщина, подобная Кэсс.
– Как Леона? – спросила Кэсс. – Где она сейчас? – Задавая вопрос, она пристально смотрела на него.
Руфусу не хотелось отвечать. Не было сил говорить о Леоне, но ни о чем другом он говорить тоже не мог. На мгновение его затопила волна ненависти к Кэсс.
– Сейчас она дома, где-то на Юге. За ней приехали родные и забрали ее из Бельвью. Я даже не знаю, как называется местечко, где она живет.
Кэсс помолчала. Предложив ему сигарету, раскурила ее, а потом еще одну – для себя.
– Я видел ее брата. Должен был его видеть и увидел. Он плюнул мне в лицо и сказал, что, будь он дома, не задумываясь убил бы меня.
Руфус утер лицо платком, позаимствованным у Вивальдо.
– Но мне и так казалось, что я уже мертвец. Мне не разрешали видеться с ней. Ведь я не родственник и, значит, не имею никаких прав.
Воцарилось молчание. Руфусу представились белые стены больницы, халаты врачей и сестер – белые на белом. И лицо брата Леоны, тоже белое, и внезапно проступившая краснота – когда кровь бросилась тому в лицо при виде смертельного врага. Будь они на Юге, кровь их смешалась бы, пролившись на равнодушную землю под равнодушным солнцем.
– Хорошо хоть детей у вас нет, – подытожила Кэсс. – И на том спасибо.
– У нее есть ребенок, – сказал Руфус, – там, на Юге. Но его отобрали. – И прибавил: – Потому-то она и отправилась на Север.
Ему вспомнился вечер, когда они впервые встретились.
– Хорошая девушка, – проговорила Кэсс. – Она мне очень понравилась.
Он ничего не ответил. Словно издалека до него донеслись слова Вивальдо: «…никогда не знаю, чем заняться, когда не работаю».
– Отлично ты знаешь, чем заняться. Только не всегда знаешь – с кем.
Хохот друзей подействовал на Руфуса, как шум работающей дрели, его даже передернуло.
– И все же, – продолжал Ричард серьезно, – нельзя все время работать.
Краем глаза Руфус видел, как Ричард постукивает соломинкой по столу.
– Надеюсь, – продолжала Кэсс, – ты не займешься самобичеванием. Во всяком случае, надолго. Это ничему не поможет. – Она положила свою руку на его. Руфус глянул ей в глаза. Кэсс улыбнулась. – С годами ты, думаю, поймешь, что у всех есть грешки. Главное – не обманываться на свой счет, знать, что ты натворил и почему. – Она придвинулась еще ближе – открытый взгляд карих глаз, белокурая прядь прилипла к взмокшему лбу. – Тогда ты научишься прощать себя. Это очень важно. Ведь если ничего не прощаешь себе, то не сможешь простить и других, и тогда тебе суждено вечно повторять свои ошибки.
– Я знаю, – пробормотал Руфус, не глядя на женщину, и нагнулся над столом, стиснув кулаки. Издалека до него донеслась заказанная кем-то мелодия, которую он часто играл. Он опять подумал о Леоне. Ее лицо все время стояло перед ним. – Я знаю, – повторил он, хотя на самом деле не знал ничего. Он не понимал, почему эта женщина ведет с ним такой разговор и что она пытается объяснить ему.
– Что ты собираешься теперь делать? – осторожно спросила Кэсс.
– Соберусь с силами, – ответил он, – и начну работать.
Но сам он понимал, что все это пустые разговоры: он не мог больше играть.
– А дома ты уже был? Кажется, Вивальдо виделся с твоей сестрой. Она ужасно беспокоится.
– Я как раз туда собираюсь, – сказал Руфус. – Не хочется идти к ним в таком виде.
– Да плевать им на твой вид, – отрезала Кэсс. – И мне плевать. Я просто рада тебя видеть, знать, что ты жив. А ведь я тебе даже не родственница.
С удивлением он мысленно согласился с ней. Это была правда, и он поднял на нее глаза, улыбаясь, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
– Я всегда считала тебя замечательным человеком, – сказала Кэсс, легонько похлопав его по руке и незаметно сунув в ладонь мятую бумажку. – Хорошо, если бы ты тоже так о себе думал.