Нервный, раздраженный, без внушающей доверие прекрасным клиенткам улыбки на губах, Гитлер решил сегодня не работать и вернулся в дом 22 на улице Фельбер.
– О, Дольферль, вы уже дома! – смущенно воскликнула дремавшая в шезлонге хозяйка, поправляя узел волос над расслабленным телом, куда более чувственным, чем она могла себе представить.
– Да, преподаватель портрета заболел. Я пришел поработать у себя в комнате.
– Преподаватель портрета? Решительно вас учат чудесным вещам.
Гитлер скромно потупился.
– Выпьете со мной чая?
– Да, фрау Хёрль… э-э… да, Ветти.
Ветти улыбнулась, оценив усилие, как учительница, подбадривающая ученика.
Они прошли в личные апартаменты Ветти, куда постояльцам вход был заказан.
Ветти передвигалась по своей мещанской гостиной с неспешной грацией великанши; когда она нагнулась, чтобы взять поднос, груди едва не вывалились из корсажа; она села на стул с помпончиками и, выгнувшись в вызывающей позе, которую считала достойной, поднесла чашку к губам и глубоко вдохнула аромат, словно собиралась полакомиться.
– Знаете, дорогой Дольферль, мне безумно любопытно взглянуть на ваши рисунки.
Гитлер зарделся:
– Да… при случае, может быть. Пока я собой недоволен.
– Вы слишком скромны, – сказала она, опустив длинные ресницы движением соглашающейся женщины.
– Нет. Нет. Не скромен – трезв.
– О, это еще лучше, – выдохнула она с грудным хрипом, по ее мнению томным, но напоминавшим скорее альковный крик.
Опершись локтями на стол, она наклонилась к Гитлеру, и корсаж под напором грудей едва не лопнул.
– Мне бы очень хотелось при случае попозировать для вас.
Она задумалась, сложив губы в непристойную гримаску.
– Только не подумайте плохого. Я бы позировала для портрета. А вы бы могли поупражняться…
Она блеснула глазами, накрутила на палец непокорную прядь, восхищенная собственной идей.
– Что скажете?
Но испуганный Гитлер был не в состоянии ответить.
Он вдруг заметил на рабочем столике стопку журналов «Остара».
Адольф неподвижно сидел по-турецки на кровати, запрокинув голову и прикрыв глаза, и пускал кольца дыма под потолок, как вдруг кто-то позвал его с улицы:
– Адольф! Адольф! Поторопись! Выходи!
Выглянув в окно, он увидел доктора Блоха, одетого по-вечернему, в крылатке, смокинге и цилиндре; высунувшись из фиакра, врач весело окликал его.
В мгновение ока Адольф вышел к нему в своем поношенном сюртуке, с отцовскими перчатками в одной руке и старой тростью с граненым набалдашником в другой.
Фиакр катил в ночи. Странные краски играли на лице доктора Блоха, слишком красные на щеках, слишком черные и блестящие вокруг глаз. Не знай его Адольф так хорошо, мог бы поклясться, что врач накрасился. Доктор Блох пил шампанское бокал за бокалом, угощая и юношу, который исправно вливал в себя пенный напиток.
Распевая песни, они добрались до отдаленного квартала Вены, где Адольф раньше не бывал. Коляска остановилась на берегу канала: все дома, как в Венеции, выходили прямо к воде.
Доктор Блох посадил его в гондолу. Они беззвучно и мягко скользили по поверхности черных вод, маслянистых и безмятежных, миновали несколько странных улиц, проплыли мимо освещенных дворцов, откуда доносились томные звуки баркарол.
Гондола причалила к ступенькам одного из домов, из окон которого слышался смех. На воде плясали звезды.
Доктор Блох взял Адольфа за руку, и они вошли в мраморный вестибюль. Монументальные лестницы вели на верхние этажи. На первой площадке их окружила стайка женщин в кричаще-ярких перьях, все они щебетали на каком-то неизвестном Адольфу языке. Они касались их, гладили, доктор Блох не возражал и невозмутимо улыбался, как будто это были его домашние собачки. Они тискали руки, бедра, ляжки Адольфа; ему это не нравилось, но он решил во всем подражать старшему товарищу.
На второй площадке стайка вдруг рассеялась. Доктор Блох ввел Адольфа в комнату, где несколько женщин в ночных рубашках или комбинациях увлеченно вышивали, вязали и шили.
Одна из них выронила свое рукоделие, схватилась руками за горло и воскликнула:
– Герр Гитлер!
Все закричали наперебой. Имя Гитлера перелетало от кудрявой головки к головке завитой. Они закрывали лицо руками, словно боясь пощечин…