Потом заходит третий, тоже пропыленный, небритый, с мотоциклетными очками на фуражке. Ага, офицер, обер-лейтенант – нас давненько начали учить разбираться в их знаках различия и всем таком прочем. Вряд ли старше меня, я так полагаю (мне в то лето двадцать восемь стукнуло). От пуговицы кителя у него красная ленточка – ага, это мы тоже знаем, Железный крест второй степени: повоевал, нибелунг…
А уж форсу в нем – мама родная! Прямой, словно аршин проглотил, подбородок задрал, руки за спину заложил этак барственно, оглядывается, словно к диким папуасам попал. Руки чешутся невероятно, так бы и шарахнул в упор, меж нами метра два, не больше.
Только – нельзя. Потому что и этот нас не видит. В упор, как говорится, не видит. А видит он, такое у меня предположение, самую обыкновенную стену, такую же, как остальные, обитую повыцветшими бумажными обоями. Только такой из его поведения и можно сделать вывод.
Что-то он коротко приказал – и солдаты пошли дом осматривать. Хозяин, сука гладкая, на сей раз картузик свой сдернул со всем почтением, и в спине малость прогнулся. Чует силушку, гнида, это ж ему не мы…
Обер-лейтенант усмотрел наконец фотографию, оживился чуточку, ткнул в нее стеком:
– Ду?
Это я с моим кое-каким знанием немецкого понимаю: он спросил «Ты?» Хозяин закивал и, к некоторому моему удивлению, отвечает на корявом немецком: «Так точно, господин офицер, я и есть, рядовой императорской армии, девятьсот шестнадцатый год…»
Обер-лейтенант свысока роняет:
– Мой отец в ту войну был полковником… Откуда знаешь немецкий?
– В плену у вас был, – отвечает хозяин. – Там выучился немного.
– Это хорошо, – говорит обер-лейтенант все так же свысока. – Слуга должен понимать язык господина… Русских солдат не прячешь?
Тут хозяин, сделавши презлую физиономию, объясняет, что в жизни бы не стал красных прятать – потому как они, отступая, все амбары под метелку выгребли, всю скотину и прочую живность увели, кур подобрали всех до единой и припасы из погреба забрали чуть ли не подчистую. Грамотно лепит, стервец, не переигрывает, сокрушается в меру, хоть сейчас на сцену выпускай…
Тут вернулись солдаты, доложились. Офицер их отослал, небрежно махнув рукой, говорит:
– Солдат ты и правда не прячешь. Это хорошо. Мы, немцы, умеем ценить лояльность. К тому же ты был в Германии, видел европейскую цивилизацию… которая теперь пришла сюда, в вашу варварскую страну, – и усмехается: – Как мне доложили, большевики полностью твои припасы не расхитили… Ты готов добровольно поделиться частью провианта с доблестной германской армией?
Наш космач этак умильненько:
– Господин офицер, да хоть все берите! Я с радостью! Спасибо за то, что от красных освободили!
– Я ценю твою лояльность, – кивнул ему немец небрежно. – Иди, покажешь повару, где у тебя провиант. Он отберет то, что не требует приготовления – задерживаться я не могу, у меня приказ… а интенданты отстали.
«Ну, – думаю, – коли уж карта поперла, так поперла. Останавливаться не будут, значит, скоро мы отсюда ноги унесем…» Оглянулся на своих – ребята оружие сжали так, что костяшки пальцев побелели, но ничего, спокойно, в общем, держатся, видно, что никто не сорвется. Лица у них не столько испуганные, сколько удивленные – да и у меня наверняка такая же физиономия. Ведь всего-то-навсего сушеная травка с кореньями и тряпочками по полу насыпана – а вот оно как… Не видят они нас.
Сколько времени прошло, не знаю. Как иногда бывает, показалось, что несколько часов, но вряд ли… Слышно, как возле хутора дружненько заработали моторы, как они уезжают, удаляется шум… а там и тишина настала. По спине у меня пот ручейком протек. Справился я с собой, завинтил колпачок у гранаты – уже ясно, что обошлось.
Вскоре и хозяин вернулся, в самом скверном расположении духа: надо полагать, пощипали его изрядно, их тут было не меньше роты…
– Уехали? – спросил я.
– Уехали, – махнул он рукой. – Чтоб им на ровном месте… Повар ихний, боров, соображает что к чему – все лучшее в мешки сгреб…
– Навидался ты, стало быть, европейской цивилизации, – сказал я.
– Навидался, – ответил он еще злее. – Еще тогда навидался, в плену. Это офицеры, их благородия, под честное слово в город шпацеровать ходили, театры ставили, посылки получали из России. А нас, серую скотинку, сплошь и рядом в телеги вместо лошадей запрягали… Не люблю я вас, уж не посетуй, а этих не люблю еще больше, с плена… Видел офицера? И ведь ничуть не изменились, твари, точно так же нос дерет и на тебя смотрит как на грязь под ногами…