В тот же день, после окончания сделки у нотариуса, поехали в имение.
Машину вел сам Геннадий Павлович, шофера Виталика отпустили, в тот волнительный день посторонние были им не нужны, семейная радость – вещь крайне интимная. Взволнованные, ехали молча, без разговоров. Заморосил мелкий дождик, но впечатления это не испортило, а даже наоборот, придало какой-то уютности и тепла, сразу представились тихие семейные вечера, чаепития, приглушенная музыка. И все это, дорогое и бесконечно любимое, под умиротворяющий нежный звук подмосковного дождика. Доехали, остановились. Геннадий Павлович, как всегда, открыл дверцу и подал руку жене. Оглядываясь, Вера выбралась из машины. Стрельцов осторожно толкнул черную, разбухшую от старости калитку, и они зашли на участок – впервые уже на свой, собственный.
Стоял немного дождливый, но теплый октябрь, под ногами лежала влажная, густая, мягкая листва. Пахло сырой травой и прелью, грибами, костром и дымком, струящимся с соседнего участка. С веток падали тяжелые капли дождя. Было сыро, но довольно тепло.
По узкой заросшей тропинке, держась за руки, Стрельцовы прошли к дому. На ржавую дверную ручку был накинут замок – заходи и бери чего хочешь. Впрочем, брать там было нечего – Регина все давно пропила.
Осторожно, словно боясь кого-то потревожить, они зашли в дом. Вера Андреевна поморщилась – сильно пахло плесенью и мышами. В комнате с разрушенной голландской печкой валялись тут и там какие-то тряпки, остатки круп, пустые банки из-под консервов, шарфы и кофты, изъеденные мышами и молью, остатки раскрошенных дров, кучки дохлых мух и ос. На окнах болтались оборванные, выцветшие сатиновые шторки. На столе стояли чашка с отколотым боком и закопченная, мятая кастрюлька. Довершали невеселую картину стул на трех ногах, прислоненный к закопченной стене, комодик с треснутым стеклом и вещи, валявшиеся на диване.
Геннадий Павлович бросил свою ветровку на продавленный диван, прикрытый залоснившимся одеялом с нагло выпирающей клочковатой и пожелтевшей ватой.
– Присядь, Веруша, Отдохни.
Вера брезгливо присела на край.
Молчали. Разговаривать не хотелось.
А ведь когда-то здесь был дом. И была радость. Наверняка была радость: маленький сын, надежда родителей, трехколесный велосипедик, панамка от солнца, песочница под березой. Теплый хлеб и сладкий компот из малины и вся семья за столом. Чаепития по вечерам, беседы с соседями. Патефон с пластинками Шульженко и Утесова. А потом… Потом все закончилось. Мальчик вырос, надежд не оправдал. Привел эту чертову девку Регину, ну и… Старики медленно чахли, захлебываясь в своем горе. А эти тонули в водке и пропивали все, что можно пропить.
– Чужая жизнь, – нарушила молчание Вера Андреевна, почувствовав странное разочарование и печаль. – Ужас, да? – Она подняла глаза на мужа.
Геннадий Павлович вздрогнул, нахмурился и кивнул.
– Все так, Веруша. Ты правильно сказала: чужая жизнь. Что нам до нее? У нас же радость, правда? А дом этот, – он обвел глазами комнату, – надо бы поскорее снести, как не было. И все испарится, улетучится. Вся печаль и тоска. Снести вместе с его радостями, бедами, слезами и воспоминаниями. Говорят, дома – живые организмы и все хранят в памяти. – Геннадий Павлович улыбнулся. – Лично я в это не верю. А ты?
Вера вздрогнула, вспомнив другой дом, проданный ею сто лет назад:
– Я не знаю. И, честно говоря, знать не хочу.
Стрельцов все тут же понял и широко улыбнулся:
– Да бог с ними, с домами, Веруша!
– Ты прав. – Вера тяжело поднялась с дивана. – Поехали, Гена! И вправду тоска. Пахнет здесь как-то… Горем пахнет, несчастьем. Идем поскорее!
Даже не обойдя участок, они быстро пошли к машине. По дороге молчали, разговаривать по-прежнему не хотелось.
Вера Андреевна думала о том, что, скорее всего, зря они купили старый участок с чужим домом – здесь своя аура, и вряд ли от этого можно избавиться. Покупать нужно было новый участок, без прошлого, а то лезет всякая чушь в голову.
Вера Андреевна достала из сумочки таблетку. Головными болями она страдала всю жизнь. Муж бросил короткий взгляд и сочувственно поморщился:
– Что, начинается?
Вера молча кивнула и отвернулась к окну.
До дома доехали быстро, даже задремать не успела. Под душ и сразу в кровать. Таблетка и сон – вот спасение.
Быстро улеглась и уже сквозь сон услышала, как муж принес стакан крепкого сладкого чаю, – знал, что при начавшейся мигрени иногда помогает. Осторожно поставил на тумбочку и на цыпочках вышел.
«Геночка, – с нежностью подумала она, – мой ты родной! И еще – очень любимый».