Наташа вдруг захотела писать Димкин портрет – он страшно возгордился, хотя сидеть неподвижно оказалось тяжко, но зато можно было болтать о чем угодно, и обычно молчаливый мальчик разговорился и засыпал Наташу вопросами, на которые у нее, как ни странно, находились ответы.
– А я совсем не умею рисовать! – говорил Димка, глядя на Наташу широко распахнутыми серыми глазами. – А ты долго училась? А в школе меня будут учить рисовать?
– Дим, не качай ногой, пожалуйста! В школе есть рисование, да. А я училась в художественной школе, потом в Суриковском институте. Был такой художник – Суриков.
– А я знаю! Он боярыню Морозову нарисовал! Я видел картинку в журнале и запомнил! Она такая страшная, на санях едет и рукой грозит. Как Баба-яга. А еще краска есть – сурик. У него поэтому такая фамилия, да? Потому что художник?
– Даже не знаю…
– А я смогу научиться рисовать, как ты?
– Сможешь, я надеюсь. Но не так, как я.
– А почему?!
– Потому что будешь рисовать так, как только ты можешь. Потому что у каждого человека свой талант, свой дар, понимаешь? Кто-то рисует, кто-то поет…
– А я не умею петь… Я вообще-то ничего не умею.
– Как? Совсем ничего? Этого не может быть! У тебя обязательно есть какой-то дар, я уверена. Со временем он проявится. Из каждого гадкого утенка непременно получается прекрасный лебедь. Ты знаешь сказку Андерсена? Мама тебе не читала?
– Я сам умею читать! – гордо заявил Димка, потихоньку вытянув правую ногу, которая затекла. – Но про утенка этого не знаю…
– Сам читаешь? Молодец! А сколько тебе лет?
– Шесть с хвостиком!
– Да что ты? И даже с хвостиком! Ну ладно, отдохни немножко, а то устал, наверно?
– И ни капельки! Я еще сто часов могу так просидеть! – Но тут же слез с поваленного дерева и попрыгал, разгоняя кровь. – Уже можно посмотреть?
– Еще не совсем закончено, но посмотреть можно.
Димка подошел. С небольшого холста на него глядел худенький мальчик в шортиках и полосатой футболке – светловолосый, сероглазый, очень серьезный и тоже какой-то слегка волшебный.
– Это я?!
– Это ты. – Наташа обняла его за плечи и поцеловала в макушку. – Как, нравится?
– Нравится… Но разве это я? – Димка слегка недоумевал: то, что он каждый день видел в зеркале, было мало похоже на этого сказочного отрока. – У него глаза… светятся…
– Такие уж у тебя глаза. Ты очень необычный мальчик. И я уверена, у тебя есть дар. Ты должен пробовать себя – вдруг ты тоже Художник? Или Поэт?
– Поэт?
– Поэт пишет стихи. Ты знаешь, что такое стихи?
– Стихи? Знаю… Наверно…
– Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик! Тише, Танечка, не плачь…
– Не утонет в речке мяч! Это я знаю! Так это стихи? Да ну! Так и я могу!
– Ну-ка!
Димка еще попрыгал на одной ноге и выдал:
– Тигра никогда не плачет, у нее зеленый мячик! Тигра, выходи скорей, я принес тебе… желудей! Нет, не желудей! Мимы не мюмят момумей!
– Что-то?!
– Момумей! Мимы не мумят! Ну, ты что, не знаешь про Винни-Пуха и Тигру?!
– Ах, ну да! Тигры не любят желудей!
– Тигра любит орехи, семечки, сушки, всякое такое! Как белка! Могла бы и желуди вообще-то грызть… Или они горькие? Ты не пробовала?
– Нет, не пробовала! Но раньше, когда было голодно, делали из желудей кофе.
– Во время войны? Мне бабушка рассказывала про войну! Мне не нравится война. Зачем? Можно же договориться!
– К сожалению, не всегда.
– Ой, я придумал, как надо! Тигра никогда не плачет, у нее зеленый мячик! Тигра любит поиграть – бегать, прыгать и скакать!
Наташа рассмеялась:
– Замечательно! Ну, вот видишь, ты точно поэт! Правда, это стихи такие… детские. Игрушечные.
– А какие настоящие?
– Ну, например:
– Краси-иво, – задумчиво протянул Димка. Он не все понял – что это такое: «Взрывая, замутишь ключи»? Про ключи он знал: здесь, в парке, был родник, и Димка иногда пил его ледяную и сладкую воду, так не похожую на водопроводную. Зачем же его взрывать?! И почему «звезды́ в ночи», а не звёзды? Мысль изрече́нная? А не изречённая? Но «молчи, скрывайся и таи» ему было понятно и привычно, так же как и мир «таинственно-волшебных дум»: мальчик давно научился скрывать от взрослых свои мечты и фантазии.