Ленин. Как же, как же, помню. Мы сидели на скамейке в парке, и я тебе передавал содержание моей работы «Что такое «друзья народа». Струве статья не понравилась. Ты была возмущена им до глубины души. Да, Надя, это была незабываемая лунная ночь. Струве все еще продолжает выкидывать разные коленца. По моему мнению, нам следовало бы взяться за организацию органа, правильно выходящего и связанного со всеми местными партийными группами. А этот Струве, прости за выражение, распинается за партийный объективизм, ставя его в противоположность буржуазному объективизму. Страшно даже подумать о том, на какие извращения марксизма способны все эти Баран-Тугановские.
Крупская. Туган-Барановские.
Ленин. Я же это и сказал.
Крупская. Пойдем прогуляться.
Ленин. Пойдем. Как только я закончу чтение Бернштейна. Я напишу ответ ему, Мартову и Болван-Тарановскому.
Крупская. Сколько времени тебе на это потребуется, Володя?
Ленин. Две недели. Может быть, чуть больше. Скажем, около трех недель. Понимаешь, нам надо приготовиться к съезду в Минске.
Крупская. (Со слезами в голосе). Володя, Володя!
Ленин погружается в чтение, ничего не слышит.
Крупская (вздыхает). Володя, сейчас ровно месяц со дня нашей свадьбы. Целый месяц! Тридцать дней!
Ленин. Неужели уже тридцать дней? Как быстро время летит! Понимаешь, если я обстоятельнее разработаю тезис о проблемах внутреннего рынка, у меня получится недурной анализ экономического строя России. Необходимо разгромить теоретические ошибки народников по вопросу о внутреннем рынке и развитии капитализма в России. Садись, Надя, я тебе разовью свою теорию.
Крупская. Володя, я решила поехать в Вятку.
Ленин. В Вятку? Кто там?
Крупская. Мартов.
Ленин. Если ты увидишь Мартова, скажи ему, что он заблуждается по поводу роли германского пролетариата в строительстве люксембургского хозяйства.
ЗДЕСЬ
Я люблю Америку
Почти немедленно по своем приезде в Америку я решил как можно скорее вернуться в Старый свет.
Я понял, что допустил непростительную ошибку. Я понял, что Америка не для меня, что в ней я никогда не уживусь. Я был убежден, что в этой стране я всегда буду чувствовать себя чужим. Чем скорее я отсюда выберусь, тем будет лучше для меня. И, несомненно, для Америки.
Задержка была только в деньгах. Мне нужно было заработать достаточно денег, чтобы оплатить обратный проезд в милую, благословенную Европу. В Европу, которая так хорошо меня понимает и которую я так хорошо понимаю.
Это было в середине двадцатых годов.
Я все еще здесь.
Я не уехал отсюда, не вернулся в Европу. И вряд ли когда-либо вернусь. Откровенно говоря, я никуда не хочу уезжать из Америки. Я ее очень люблю.
Я не могу себе представить другого места на земном шаре, где я бы себя так хорошо чувствовал, как в Америке.
У меня нет никакого желания делать праздные догадки о том, как бы я поступил, если бы в России вдруг произошел переворот и она превратилась бы в свободную демократию. Возможно, что я, не теряя ни минуты времени, помчался бы туда. А возможно, что и нет. Я слишком стар, чтобы срываться с насиженного места. Тут моя вторая родина.
И я ее очень люблю.
Порой мне кажется, что я люблю Америку сильнее, чем ее любят сами американцы. Это вполне понятно. Человек всегда больше ценит богатства, которые он приобрел собственным трудом, нежели богатства, доставшиеся ему по наследству. Американцы родились в свободной стране. Они принимают за должное то, что мне кажется высочайшим идеалом.
Правда, громко выражать чувство любви к Америке мне далеко не всегда удается. Когда я начинаю разглагольствовать о замечательных качествах этой страны, друзья-эмигранты отворачиваются от меня с насмешливой улыбочкой. А на американцев мои излияния навевают смертельную скуку.
В Америке не принято восторгаться Америкой.
Однако, мой американский патриотизм пришел не сразу. Мне пришлось здесь много пережить и много испытать, чтобы наконец почувствовать свою необыкновенную привязанность к Америке.