Чёрт, карта!
― Может, ты расскажешь, куда тогда испарилась Макгонагалл, или она превратилась в Дамблдора?
Эти слова были словно ударом под дых.
― Рем, ты же знаешь, мы с тобой, что бы ни случилось, ― сказал Сохатый, подняв голову и проницательно посмотрев на бледного друга.
― И никому ничего не скажем, ― подтвердил Питер, активно кивая головой.
― Ребят, я… ― Ремус глубоко вздохнул и решительно протараторил: ― Вы не поймите меня неправильно, но я сегодня не в духе, и я не хочу, чтобы вы сегодня приходили.
Сказать, что Мародёры были в шоке, ― значит ничего не сказать. У Сириуса отвисла челюсть, Джеймс озадаченно чесал затылок, не отрывая взгляда от Люпина, Питер не мог сглотнуть, но всё же отважно пытался это сделать.
― Ладно, ― неожиданно для всех вскинул руки Сохатый, будто сдаваясь. ― Я всё понимаю, ты не хочешь говорить, ― значит, так надо. Нет желания сегодня тусоваться с нами ― я настаивать не буду, это тебе решать.
Сириус едва заметно сощурил глаза, но в знак согласия одобрительно кивнул, растягивая губы в усмешке. Ремус бы не заметил этого, если бы не нахлынувшие волной инстинкты оборотня. Питер молча пялился на друзей, явно не понимая, что за бедлам творится.
― Мародёры, ― весело заявил Джеймс, поднимаясь с насиженного места, ― кажется, нам пора баиньки.
Ремус бы одобрил эту инициативу, если бы это предложения прозвучало от кого-либо другого, но только не от Поттера. Люпин понурил голову и, не сказав ни слова, направился в комнату мальчиков. Сириус упорхнул к Марлин, весело хохотавшей над шуткой Гидеона Пруэтта. Джеймс перекидывался словами с Фрэнком, а Питер остался сидеть на диване, тупо пялясь в камин.
Войдя в комнату, Ремус первым делом решил успокоиться. Он очень аккуратно сел на кровать, ведь тело ныло, и уставился в темноту. Шум голосов, бурливший в гостиной, будто исчез, темнота стала вдруг осязаемой, и гриффиндорцу никогда так не хотелось забраться под кровать и исчезнуть, как в тот момент. За окном уже стемнело. Понимая, что он может досидеться до того, что превратится прямо в спальне, а потом с аппетитом сожрёт всех попавшихся под лапу сокурсников, Ремус принялся за дело. Уже несколько лет он не встречал полнолуния один. Вспоминая себя и свои мучения на младших курсах, парень невольно поёжился. Он снова будет драть на себе шкуру, расцарапает лицо и будет выть от одиночества. И эта боль… нет, не физическая, ― что ты не такой, как все, ― снова искалечит его душу. Казалось, жизнь лишила его почти всего: отняла последнее утешение в эти проклятые дни трансформации, лишила возможности быть с друзьями в самые тяжёлые минуты жизни. Гриффиндорец спешно обшарил тумбочку в поисках обезболивающего, хотя оно почти не помогало, ведь его тело переставало принадлежать человеку, а для животных зелье никак не годилось. Затем переоделся в старый потёртый костюм, которого ему было не жаль, надел старые, мягкие, поношенные туфли. Голова уже начинала болеть, тело дрожало ― медлить было нельзя. Он стремительно, превозмогая боль, рванул из комнаты и в пару секунд преодолел переполненную гостиную. Сейчас каждый человек вызывал в нём лишь волчью агрессию, поэтому, не останавливаясь, он миновал портрет, коридоры, бесконечные лестницы и бегом добежал до Гремучей ивы.
― Immobulus! ― Ремус по привычке произнёс заклинание, вскинув палочку, а затем сразу же убрал её, когда понял, что Гремучая ива обездвижена.
― Мистер Люпин, ― послышался обеспокоенный голос мадам Помфри. Ремус обернулся на звук и увидел бежавшую к нему женщину. ― Мистер Люпин, я вас обыскалась! Где вы пропадали?
― Простите, мадам Помфри, я задержался у профессора Дамблдора, ― виновато ответил студент, не смотря в глаза женщине.
― Впредь попрошу без таких фокусов, мистер Люпин! Вы ведь могли подвергнуть огромной опасности студентов! ― педалировала опасность мадам Помфри. Слегка успокоившись, она похвалила студента за отличное выполнение заклинания и помогла Ремусу проникнуть внутрь.
Когда с хлопотами мадам Помфри было покончено, она ушла, оставив раздетого Ремуса на растерзание грустных мыслей и одиночества. С каждой минутой он чувствовал себя хуже, трансформация приближалась. То ли потому, что тело болело настолько сильно, что он не мог встать со старого потрёпанного дивана, то ли потому, что одинокая луна, восходящая на небе, возвещала об одинокой, нудной и дикой ночи.
Как только холодный лунный свет просочился сквозь запылённое, зашторенное старой дырявой тряпкой окно, Ремус не успел моргнуть, как в спине дико хрустнуло. Он судорожно обхватил себя руками, тщетно пытаясь унять боль, а затем в агонии бросился к двери. Он хотел открыть её, но дверь не поддавалась. Шея захрустела, пальцы извивались, удлиняясь, стопы повело судорогой. И тогда Ремус сделал то же самое, что и всегда.
― Сириус! Джим! Пит! ― выкрикнул он.
Челюсть повело в бок, во рту образовался металлический привкус крови, зубы удлинились, стали опасно острыми. Он до онемения закусил щёку, безнадежно ожидая, что по ту сторону двери, как обычно раздадутся обеспокоенные, родные голоса… Но их не было. Он остался совсем один. Из глаз полились слёзы ― от дикой, режущей боли. Руки и ноги постепенно стали обрастать шерстью. Колени выгнулись под нечеловеческим, аномальным углом. Уши вытянулись, нос преобразился. Он уже не принадлежал себе. И когда нос стал не родным Люпиновским, а носом Лунатика, он учуял человеческий запах. Трансформация практически завершилась, и последнее, что пронеслось в его голове: «Это не они, это не их запах…»
Джеймс Поттер
Он сидел и болтал с Фрэнком о всякой ерунде, попутно не спуская глаз с остальных Мародёров. Казалось, что Питер вообще не просёк идею Сохатого, но чего ещё было от него ожидать?
― Мама говорит, что министр магии ― не больше, чем слизняк. Мол, он не способен к адекватым поступкам. А то, что мы с Алисой хотим пойти в мракоборцы, её устраивает, но не устраивает, что нас почти ничему не обучат, ― усмехнулся Фрэнк Лонгботтом, однако его глаза были грустными. Алиса сидела рядом с ним, устало положив голову на плечо. ― Время подготовки к должности сократили до года.
Поттер задумчиво нахмурился, смотря куда-то перед собой.
― Знаешь, Фрэнк, по-моему, понятно, что отныне мы предоставлены сами себе. Отец вообще ничего не имеет против работы в Аврорате, однако даже он, хотя проработал немало бок о бок с Грюмом, говорит о новом руководстве весьма нелестно, ― Джеймс многозначительно поднял брови, переводя взгляд на Фрэнка.
― Такими темпами нас всех на фарш спустят, ― вяло отозвалась Алиса, понурив голову. ― Но мне всё равно.
― Алиса, тебе не должно быть всё равно, ― поправил ее Фрэнк, легонько коснувшись её руки. Девушка будто проснулась.
― Прости, дорогой, я больше так не буду.
Воцарилось молчание. Алиса вскоре отправилась в свою комнату, и парни остались одни.
― Я порой вообще не понимаю, как её вернуть к нормальной жизни, ― признался удручённый Фрэнк. ― Она то смеётся, то плачет. Причём я не совсем представляю, о чём она думает в этот момент. Может, ты откроешь мне правду? Может, Лили рассказывала тебе что-то?
― Прости, старина, но нет. А Лили вообще молчит как партизан, ― виновато пожал плечами Поттер. ― Но ты знаешь, мне кажется, что это временно. Скоро она свыкнется, и всё снова будет хорошо. Просто продолжай в том же духе.
― Спасибо, ― слабо улыбнулся Лонгботтом, потирая лицо ладонями. ― А мы ведь жениться собирались…
― И в чём проблема?
― В том, что Алису будто подменили. К тому же моя мама не особенно её жалует. Мерлин, у меня сердце скоро лопнет от всего этого.
В голове Джеймса что-то щёлкнуло.
Жениться собирались…
Семья…
Любовь…
Близость любимого человека…
Мерлин, вот ведь люди живут! Сразу после школы ― в церковь. Надо же. Даже Лонгботтом со своей грозной мамой ― и тот уже обо всём позаботился.
― Здорово, поздравляю вас, ― Поттер радостно пожал руку собеседнику, но тут же заметил перед собой Сириуса и Питера. ― О, какие люди… Что, уже?