— Он не придет, — сказал он хрипло. — Я убил его. Маша страшно закричала и лишилась чувств. Последнее, что она услышала, был его дикий, безумный хохот.
Она не видела, как на крик ее бежали люди с фонарями, как Николай, все еще хохоча, чиркнул себя ножом по горлу, как в кустах нашли раненого Вадима. Она ничего уже не видела.
Дождь все усиливался. «Дворники» уже не справлялись с потоками воды. Сидоркин выматерился про себя и сбросил скорость. Еще не хватало самому попасть в аварию.
Вот ведь жизнь человеческая, висит на волоске и не знает, когда тот оборвется. И в каком обличье смерть придет, тоже не знает. Может, как положено, страшная, с косой, а может, с опухшей небритой рожей, как у сегодняшнего шоферюги. Гулял, сукин сын, всю ночь с дружками, а наутро, не проспавшись, за руль да по газам. «Я ведь всего на минутку и отключился, начальник». Хороша минутка! В результате два трупа, женщина, вся изломанная, в больнице, груда искореженного металла и битого стекла.
Пойдет теперь голубчик по этапу, небось неповадно будет спьяну за руль садиться. А толку? Людей-то этих все равно не вернешь.
На самом подъезде к деревне машина влетела в яму, подпрыгнула, взревела и рванула дальше, подрагивая на ухабах.
Зубы Сидоркина выбивали неровную дробь, отмечая каждую выбоину в асфальте. И куда только местные власти деньги девают? На хлеб намазывают, что ли? Ведь выделили им недавно приличную сумму на ремонт дороги и на благоустройство. И что же? Дорога как была разбитая, так и осталась. Фонарей нет как нет. Тьма, хоть глаз выколи, не знаешь, где голову свернешь.
А дождь все лил и лил. Разверзлись хляби небесные, как любила говорить его мать. На улице ни души. Оно и понятно. В такую погоду никого и насильно из дому не выгонишь. Только он один и мотается, как пес, ночь-полночь.
По обеим сторонам улицы уютно помаргивали светящиеся окна, как бы насмехаясь над ним. «Не надо было в ментуру идти, Федя, — сказал сам себе Сидоркин. — Сидел бы сейчас, как вес, в тепленьких носочках у телевизора и наливочку бы попивал. Не жизнь — малина! А кто-то другой, без обеда да без ужина, тыркался бы под дождем и обеспечивал тебе законное право отдыхать после трудового дня».
Но, как говорится, Богу Богово, а кесарю кесарево. Сам взвалил на себя этот воз, сам и вези.
«А куда я, собственно, еду? — подумал вдруг Сидоркин. — Я же адрес ее узнать забыл. Совсем заработался, старый дурак. Что ж теперь делать?»
Сидоркин совсем сбавил скорость и завертел/ головой по сторонам, высматривая случайных прохожих. Глупая, однако, затея. Кого сейчас встретишь? Если только пьяницу какого-нибудь подзаборного, которому что дождь, что снег, все едино. Да от такого хрен что узнаешь.
Да-а, впору по домам идти, невесело подумал Сидоркин. Он уже второй раз проезжал мимо местного магазина, и тут ему показалось, что где-то там вспыхнул огонек и моментально погас. Сидоркин остановил машину и всмотрелся. Точно, сквозь непрерывные потоки дождя он различил две светящиеся точки.
Сидоркин подрулил поближе. Под козырьком у бокового входа сидели двое и мирно курили.
— Давай, Вася, еще по одной, — услышал он. — За Клаву.
— Ну чё ты все, Миха, за Клаву да за Клаву. Надоело уже, — ответил другой голос, побасистее.
— Да ладно, не ерепенься. Тебе ж без разницы, за кого пить, а мне приятно.
— Уговорил. Поехали.
Раздался стук стекла о стекло, равномерное бульканье.
— А-а-а, хорошо пошла. Ой, гляди, мент! По нашу душу, что ль?
— Типун тебе на язык!
Сидоркин приблизился. Под козырьком на ящиках пристроились два мужика. Под ногами у них стояло несколько бутылок. Знакомые лица, подумал Сидоркин. Грузчики из магазина.
— Здорово, ребята! Что не дома?
— Твоими молитвами, Федор Иванович, — ответил тот, которого звали Васей. — У меня теперь дома такой матриархат, что ни сесть, ни встать.
Сидоркин усмехнулся в усы. Пару месяцев назад он самолично разбирал заявление его жены: бузеж по пьянке, разгром теплицы, нанесение телесных повреждений в виде синяка под глазом. Тогда Сидоркин ограничился внушением, но строго-настрого предупредил, что в следующий раз посадит за хулиганство как миленького. Видно, подействовало, да только, как всегда, своеобразно.
— Садись с нами, Федор Иванович, — пригласил второй, по имени Миша. — Выпьем за Клаву.
— Так я ж за рулем. Не положено. — Сидоркин вытащил сигарету и закурил. — А что за Клава такая?
— Артистка, — с готовностью ответил Вася. — Миха от нее балдеет. Фамилия у нее только странная, никак запомнить не могу. Чем крышу кроют. Рубероид, что ли?
— Шифер, балда, — беззлобно поправил его Миха. — Клавдия Шифер. Иностранка. И не артистка она вовсе, а су-пер-мо-дель. Одежки показывает.
— Во-во! — хохотнул Вася. — Ходит туда-сюда по доске, будто без нее не ясно, что нормальная баба такое ни в жисть не наденет. Срамотень одна. Ерундой, в общем, занимается, так ее и разтак.
Говорил он, впрочем, лениво, без агрессии. Сидоркин понял, что это для них привычный разговор.
— Ерундой не ерундой, а кучу денег с этого имеет. И по-красивше будет всякой артистки, — резонно заметил Миха и, повернувшись к Сидоркину, пояснил: — Передача по телику была «Наша Клава». Ну, я и запал на нее. На телевидение письмо написал, имею, мол, серьезное намерение познакомиться. Теперь ответа жду.
— Ты про жену, про жену-то расскажи, — напомнил Вася. «Так он еще и женат. Ну и дела!» — подумал Сидоркин.
— Я фотографию ее из журнала вырезал и над кроватью повесил, — продолжал между тем Миха. — Моя поскандалила, поплакала, а потом в желтый цвет выкрасилась и не ест ничего. Худеет.
— Чума! — простонал Вася. Сидоркин хохотал до слез.
— Ну, мужики, с вами не соскучишься! Так у тебя скоро своя Клава будет.
— А что? — важно ответил Миха. — Она — баба славная.
— Вы мне вот что скажите, — опомнился Сидоркин. — Где Мария Антонова живет?
— Это учителка, что ли?
— Она самая.
— На Пушкина, пятнадцать. Только ее уже спрашивал сегодня один, со старой усадьбы. Она с ним которую неделю хороводится. Тачка у него — опупеть!
— Куда он поехал?
— Туда, наверное, куда ж еще.
— Ладно, мужики, я погнал. А вы не увлекайтесь тут, а то как бы новое заявление разбирать не пришлось.
— Небось пуганые, — ответил Вася. Сидоркин пошел к машине.
— Ну, Вась, вздрогнули. За Клаву, — донеслось до него.
— За Клаву.
Не прошло и четверти часа, как он, насилу отбившись от взволнованных расспросов Машиной матери, гнал машину к усадьбе.
Маша проснулась как от толчка. Страшные видения еще клубились в ее мозгу, стирая грань между сном и явью. Мощный удар грома потряс дом. Маша вздрогнула, открыла глаза и от неожиданности вскрикнула.
Перед ней стоял Коля. Неподвижный и страшный, будто вышедший из ее кошмарного сна. Белые глаза его не мигая смотрели на нее. Мокрые волосы облепили череп. На ковер под его ногами набегала темная лужица.
Холодный ужас шевельнулся в сердце Маши, сдавил, стиснул горло. Она вжалась спиной в диванные подушки и кинула отчаянный взгляд на полуприкрытую дверь. Ни звука. Маша вспомнила, что, кроме них, в доме никого нет.
Коля проследил за ее взглядом и усмехнулся. Эта улыбка, больше напоминающая волчий оскал, снова вернула Машу в давешний сон.
— Он не придет, не жди, — хрипло проговорил Коля. — Я убил его.
— Нет, — прерывисто прошептала Маша. — Нет.
— Да. Я всех убил. Никого не осталось. Теперь ты совсем моя. Он рывком опустился перед ней на пол и положил голову ей на колени. Маша дернулась, пытаясь освободиться.
— Сиди! — Он крепко обхватил ее ноги. Она почувствовала прикосновение его горячих пальцев к своей босой ступне. — Приласкай меня. Я так устал.
— Ты все наврал, — с усилием проговорила Маша. — Признайся, ты все наврал. Его здесь не было.
— Он и сейчас здесь. Валяется, падаль, под дождем у своей тачки. Она ему больше не понадобится.
«Только не паникуй, — твердила себе Маша. — Спокойно». От ее выдержки зависит сейчас не только ее собственная жизнь, но, возможно, и жизнь Вадима. Если то, что сказал Коля, хоть отчасти правда, то Вадим, может быть, лежит сейчас, раненый, где-то там, на улице, и она сможет спасти его. «Господи, — взмолилась Маша, — сделай так, чтобы он был жив! Все что угодно, лишь бы он был жив!»