Они молча стояли и смотрели на меня. (За все время они не сказали ни слова и не издали ни звука.) Я стала на них ругаться: почему так долго ходили в универсам и почему ничего не купили, что за наряд? Дети молчали. Не обращая внимания на меня, прошли в комнату, я следом за ними. Они подошли к „стенке“, стоящей направо в комнате, и стали что-то делать, вроде как фотографировать — были слышны щелчки и видны вспышки света. Так, много раз щелкая, они обошли всю комнату по периметру и остановились у дверей из комнаты в прихожую. Я подошла к ним ближе и снова стала ругаться: почему мать разыгрываете? Схватила шланг от пылесоса (пылесос стоял рядом, так как я убиралась) и замахнулась на них, пытаясь ударить. Не помню, ударила или нет, так как оказалась на полу. Быстро вскочила — голова сильно болела, а на лбу огромная шишка. Я стала снова на них кричать: мать бьете?
Они стояли молча и смотрели на меня как-то странно, зло и недобро. Тут я почувствовала что-то не то. В это время раздался звонок, я пошла открывать дверь — на пороге стояли мои дети с покупками и нормально одетые. Я смотрела на них, ничего не понимая, а затем сказала, что в комнате стоят такие же дети. Мои дети смотрели на этих „детей“, а те стояли и смотрели на них. Затем „дети“, синхронно повернувшись, пошли вдоль стенки к окну и исчезли, как будто растворились».
В магической традиции Тибета существует практика создания как собственного двойника, так и неких сущностей, так называемых тульпа. Подобно двойнику, тульпа имеет внешность человека, а его поведение неотличимо от поведения и поступков обычного человека.
«Считается, — писала А. Дэвид-Нил, — что практика эта чревата опасностью, если тот, кто прибегает к ней, не достиг высокого уровня духовного и интеллектуального озарения и не осознает в полной мере характер тех психических сил, которые используются при этом.
Как только тульпа оказывается наделен жизненной силой в достаточной мере, чтобы играть роль реального существа, он стремится освободиться от контроля своего создателя. Это, говорят тибетские оккультисты, происходит почти механически, подобно тому, как ребенок покидает материнскую утробу, когда тело его развилось достаточно, чтобы стало возможным самостоятельное существование. Иногда такой фантом становится как бы мятежным сыном, и тогда происходит беспощадная борьба между ним и его создателем». А. Дэвид-Нил рассказывает о собственном опыте создания такой сущности, которая сопровождала ее потом в путешествии и которую с большим трудом ей удалось «растворить». «Порождение моей мысли, — писала она, — упорно цеплялось за жизнь».
Не составляет труда представить себе и другой исход эксперимента. Дэвид-Нил могла бы оставить призрак в покое, перестав обращать на него внимание. Очевидно, тогда тульпа продолжил бы свое уже независимое бытие, затерявшись среди людей, неотличимый от них. О том, что такой ход событий не исключен, Александра Дэвид-Нил сама писала со слов других тибетцев. Они считают, что какие-то фантомные существа и чьи-то двойники могут, очевидно, пребывать в мире вне контроля и даже вне знания о них тех реальных людей, от которых они отделились. Можно предположить, что такой двойник постарается раствориться, затеряться среди людей, не догадывающихся, что их собеседник, сосед по купе, знакомый — не настоящий человек, а энергетическая — назвать это можно как угодно — копия какого-то реального человека. Такие фантомы, двойники тем более неотличимы от обычных людей, что согласно свидетельствам бывают наделены и полной физической реальностью.
Как я уже говорил, такие сущности будут стараться скрыть свое присутствие. Именно поэтому так единичны, так редки упоминания, которые можно было бы принять за подтверждение такого свободного бытия этих сущностей. Тем не менее есть сообщения, которые могут быть поняты именно таким образом.
«Как-то А. С. Пушкин, — рассказывал современник, — беседовал с графом Ланским. Речь зашла о религии, и оба наперебой принялись подвергать ее едким и колким насмешкам. Вдруг в комнату, где они были, вошел молодой человек, которого Пушкин принял за знакомого Ланского, а тот за знакомого Пушкина. Подсев к ним, он начал разговаривать и мгновенно обезоружил их доводами в пользу религии. Оба страстные спорщики, они не знали, что сказать, и, замолчав, как пристыженные дети, заметили ему наконец, что, видно, они были неправы и теперь совершенно изменили свое мнение. Тогда он встал и, простившись с ними, вышел. Некоторое время поэт и граф молчали, когда же заговорили, то выяснилось, что ни тот ни другой не знали гостя. Когда позвали многочисленную прислугу, бывшую в доме, все стали говорить, что в доме никто посторонний не появлялся и в их комнату вообще никто не заходил. Тогда только оба они признались друг другу, что таинственный гость их при самом своем появлении внушил к себе какой-то страх, обезоруживший их».