— Да что ж за день такой сегодня!
Ненавидя себя за слабость, я встала и неуверенно сделала шаг в сторону двери. Жгучая боль не заставила себя долго ждать. Вскрикнув и сморщившись, я рухнула обратно на стул, по пути задев рукой какие-то баночки, которые с жутким грохотом посыпались на пол. Кажется, это были средства для укладки. Глядя на разбросанные вокруг флаконы, не в силах терпеть боль и понимая, что нет сил встать и дойти до дома, я уже готова была расплакаться. Но вдруг дверь медленно отворилась. На пороге стоял Мануэль.
— Я проходил мимо и услышал шум, — объяснил он и вошел. – С тобой все в порядке?
Наверное, я выглядела весьма странно, потому что по мере того, как он смотрел на меня, лицо его становилось все сосредоточеннее.
— Все нормально, — как можно спокойнее ответила я, хотя глаза были на мокром месте, а голос готовился вот-вот сорваться. – Я уронила лак.
Смерив меня недоверчивым и от этого еще более холодным взглядом, Мануэль наклонился, чтобы поднять с пола флакон. Случайно его взгляд скользнул по туфлям, валяющимся под стулом. Ему хватило секунды, чтобы понять, что же случилось. Он выпрямился и поставил лак на место.
– Идти можешь?
Он протянул руку, и я встала, опираясь на нее. От новой внезапно накатившей волны боли захотелось поджать обе ноги. Застонав, я потеряла равновесие и, наверное, упала бы, но Мануэль подхватил меня. Безвольно повиснув в его руках, от обиды на весь мир и на саму себя я заплакала.
— Перестань, все пройдет, — продолжая одной рукой придерживать меня, другой он взял куртку и как маленького нерадивого ребенка одел, уговаривая не расстраиваться.
От ноток жалости, сквозивших в его голосе, стало еще хуже. Что ж я за нелюдь такой, что не могу вызвать у мужчины никаких чувств, кроме сострадания. Я продолжала мысленно корить себя в то время, как Мануэль положил мою руку себе за спину, а своей крепко обнял и прижал меня так, что я почти перестала касаться пола.
— Держись крепче, — посоветовал он, и мы не торопясь поплелись к выходу из театра.
От того, с какой легкостью Мануэль пришел на помощь, и как близко сейчас находился, почти таща меня на себе, вдруг стало странно весело. Произошедшее больше не казалось таким уж страшным кошмаром, как еще несколько минут назад. И все же я боялась посмотреть на своего спасителя, зная, что вероятно опять наткнусь на непробиваемую ледяную глыбу его взгляда.
Примерно представляя, что ожидало нас у дверей театра, я натянула на голову капюшон почти до самых глаз и повернула голову, спрятав лицо в меховом воротнике куртки Мануэля. Мои опасения оправдались. Не успели мы показаться на улице, как вокруг собралась толпа поклонниц. Видимо, они были сбиты с толку явлением своего кумира, волочившего на себе какое-то тело, почти не подающее признаков жизни. Пользуясь смятением в толпе, он остановился и наиграно серьезным тоном произнес:
— Девушки, дайте пройти! Одной нашей актрисе стало плохо, и она не может сама передвигаться.
Я мысленно благодарила Либерте, что он не сказал об истинной причине моей недееспособности. Тем временем, ноги, которые жили сейчас какой-то отдельной жизнью, ведомые Мануэлем, неуверенно потопали по дороге. Мы медленно пошли вперед. Но отойти нам не дали.
— Мануэль! Мануэль! Ты не можешь уйти! – послышался с каждым словом всё приближающийся до ужаса знакомый голосок фанатки-художницы. – Ты должен это увидеть!
С этими словами она буквально налетела на нас, чуть не сбив с ног. Мануэль невольно ослабил объятия, отпустив меня. Всем своим весом, да еще так неожиданно встав на больные мозоли, я взвыла. Девушка, казалось, не обращала на меня внимания, продолжая трещать:
— Я рисовала всю ночь! Я потратила три синих карандаша! Получилось куда лучше предыдущего!
Она размахивала листом бумаги перед Мануэлем, который одной рукой все еще пытался удержать меня, а другой поймать рисунок, чтобы как можно скорее сбежать отсюда. Природная вежливость и любовь к прекрасному, как к полу, так и искусству, не позволяли ему в грубой форме отделаться от художницы. Я же тем временем загибалась от боли и нисколько не смущаясь толпы француженок, которые мало что понимали, сыпала во все стороны отборными русскими ругательствами.
— Спасибо, это прекрасно! Правда! – ответил Мануэль.
Поймав наконец рисунок, снова сгреб меня в охапку и спросил:
– Как ты? Совсем плохо?
— Ничего, — морщась, я глянула на рисунок, с которого мне улыбался синюшный Мануэль, похожий на персонажа фильма “Аватар”, только без хвоста.
Понимая, что смеяться нельзя, но не имея никаких моральных сил сдерживаться, я издала что-то вроде всхлипа и обвисла на Мануэле, уткнувшись лицом ему в плечо.
-Что? Что? Тебе больно? — всполошился он и обхватил меня обеими руками за плечи, причем чертов портрет со своей радостной синелицей улыбкой оказался прямо перед моим носом, заставив невольно отшатнуться. Резкое движение болью отдалось в ногах, отчего я, зашипев сквозь зубы, скорчила гримасу. Бедная художница с ужасом наблюдала за моими манипуляциями, явно воображая себе, что ее искусство напугало меня до полусмерти. Мне одновременно стало жалко ее, стыдно за себя и смешно пуще прежнего. Собрав всю свою волю в кулак, удерживая рвущийся смех и чувствуя, что еще немного, и мы с портретом Мануэля сровняемся в цвете, я как можно любезнее выдавила из себя:
— Красиво, это действительно красиво! Восхитительный портрет!
Наверное, с моим голосом все-таки было что-то не так, потому что юное дарование лишь кивнула и поплелась обратно к толпе поклонниц позади нас. Мне вдруг стало очень интересно, много ли людей наблюдало сейчас этот театр абсурда, и любопытство взяло верх. Я медленно повернула голову, подняла глаза и тут же уперлась взглядом в знакомую девушку из кафе. Ту самую, что месяц назад брала у меня автограф. Видимо, и она меня не забыла. Секунды хватило ей, чтобы узнать, кому же так усердно помогал всеми обожаемый Либерте.
— Так это ж Талья Полянская, дублер Констанс! – крикнула она, а я поспешно отвернулась.
— Талья! Как же так? – послышались со всех сторон голоса. – Но она же завтра должна играть! Кто же будет?
— Не волнуйтесь, завтра все будет хорошо! – крикнул им Мануэль и обратился ко мне. – По-моему пора делать отсюда ноги.
Я неуверенно кивнула, прикидывая, насколько быстро могу сейчас делать эти самые ноги. Он усмехнулся, понимая, о чем я думаю, а в следующую секунду уже держал меня на руках.
— Что ты делаешь? Поставь меня, где взял, — попыталась протестовать я, представив, как окончательно глупо выглядит эта картина со стороны.
— Ты же не можешь сама идти быстро? – снова усмехнулся Либерте, чем вызвал еще больше моего негодования. – Сиди уж.
Понимая, что он прав, и что сама даже босиком доберусь до дома только к рассвету, я снова спряталась от внешнего мира под капюшоном своей куртки.
— Тебе не тяжело? – на всякий случай спросила я.
— Если упадем, то вместе, — как-то двусмысленно ответил Мануэль, делая первый шаг.
Я незаметно смотрела на толпу теперь еще более удивленных девушек, так и оставшихся стоять у театра, пока мы не завернули за угол. Хмыкнув, я крепко обняла за шею Мануэля. Идти было совсем близко. От театра отель отделяло всего одно здание. На нас поглядывали прохожие, но мне было все равно. Прижавшись к Мануэлю, я ловила каждый миг.