— Не часто встречаешь людей, способных вести разговор на трех языках одновременно, — почти пропел он.
Если у Мануэля был приятный голос, то голос Флавьена гипнотизировал, пробуждая в мыслях какие-то не совсем приличные образы. Я улыбнулась, уловив, однако, в его фразе тень сарказма, а он продолжал:
— Тем более собеседницы столь приятные, так что мы не смогли сдержаться, — и он перевел многозначительный взгляд на Илену, которая вдруг покраснела и потупила глаза. Это настолько не соответствовало обычному поведению моей подруги, что я немного удивилась, но потом поняла, что под таким взглядом и сама вряд ли бы смогла устоять.
— Мы вас, случайно, не отвлекаем? – спросил Флавьен, вспомнив, вероятно, что мы их не ждали.
— Нет, мы сидели вдвоем, отдыхали, — быстро заверила его Илена.
— Может, нам пора вернуться к нашему отдыху? – весело спросила я, вспоминая едва початую бутылку вина. К тому же к нам, наконец, подошел и Мануэль.
— Привет еще раз, — он очаровательно улыбнулся, и мне на секунду показалось, что он сейчас снова примется нас всех целовать. Даже Флавьена. И не дожидаясь, так ли это, я улыбнулась своему воображению и пошла к лифту, увлекая за собой остальных.
Этот вечер нельзя было назвать особенным. Такие случаются довольно часто, когда старые друзья собираются вместе и часами напролет разговаривают ни о чем, шутят, веселятся и смеются. Но в нашем случае мы не были старыми друзьями. Мы не были друзьями вообще. Но как легко всё забывалось в компании этих двух мужчин. Они напоминали мне меня саму и Илену. Их безобидные шуточки в адрес друг друга, множество историй, которые можно было слушать всю ночь напролёт. Уже давно я не чувствовала себя так легко и спокойно. Все беды остались далеко позади, в заснеженной Москве, а здесь существовала только эта комната, подоконник, на котором мне было так удобно любоваться одновременно и гостями, и Парижем, рядом столик, на котором, прислонившись к стене, сидел Мануэль, кровать, где полулежала Илена, придерживая доверенный ей огромный пакет с апельсинами. Флавьен, удобно устроившись у дивана на полу, завершал незамысловатую картинку. Уже потом я поймала себя на мысли, что ни разу даже не вспомнила о существовании Андрея. И я снова не позвонила отцу. За это мне уже не было прощения.
— Ребят, вы курите? – внезапно спросила Илена, сбив Флавьена, который рассказывал очередную историю, и всех нас с толку.
Глядя на подругу, я поняла, что от выпитого ей уже было хорошо. Флавьен тоже не пожаловался бы на свое состояние, явно прибывая в легкой эйфории, а потому изрек:
— Как ты посмела, несчастная, перебить мое повествование своими низменными желаниями? – он встал и всем своим высоким ростом угрожающе навис над ней.
— О, Великий, пощади! – подыграла ему Илена, заслоняясь руками, и тихо добавила. – Что ты знаешь о моих низменных желаниях…
Глядя на этот маскарад, я снова засмеялась. Мануэль тоже явно наслаждался ситуацией. Было забавно наблюдать за их словесной перепалкой, но вдруг Илена сменила тактику, мечтательно произнеся:
— А у меня в сумке есть очень замечательные сигареты… — она назвала марку, но мне это название ни о чем не сказало. Зато у Флавьена загорелись глаза.
— Где сумка? – не своим голосом произнес он, оглядываясь по сторонам.
— В моем номере. Сейчас принесу, — Илена быстро вскочила и направилась к двери.
— Я с тобой! – крикнул Флавьен, устремляясь следом. – Эти все равно не курят, им не понять!
— Давайте, идите уже, — поторопила я их на английском, а потом добавила по-русски, чтобы не поняли те, кому не следовало. – И покажи ему свою коллекцию марок!
Поняв намек, Илена оценила и согласно кивнула, подмигнув мне и едва заметно скосив глаза в сторону Мануэля. Я едва поморщилась, давая понять, что меня этот человек не волновал. Дверь закрылась, скрыв Илену и Флавьена, и мы остались вдвоем. Некоторое время просто сидели. Окно было большим, и с противоположного конца Мануэлю хватило места. Теперь мы уже вдвоем смотрели на ночной город, усыпанный огнями. В другом месте и с другим человеком, возможно, это было бы очень романтично и волнующе. Но рядом с ним мне было так удивительно спокойно и просто, что даже проявление романтического настроя, казалось, слишком сложным для этой ситуации.
— Я люблю смотреть в окно, — тихо произнес Мануэль.
Едва уловимым движением он встал, выключил свет и через мгновение уже снова сел на подоконник. Всё в нем казалось настолько легким и естественным, что нельзя было не залюбоваться. Сейчас в темноте вдали от тысяч глаз, неустанно следящих за ним, он был самим собой. С удивлением я понимала, что он совсем не изменился с момента, как я увидела его на сцене, до момента как теперь мы сидели с ним вместе совсем рядом. Просто он стал тише, спокойнее. В его глазах все так же блестели искорки, но и они как будто устали полыхать за день, и теперь светились ровным сиянием. Сейчас я очень явственно понимала, за что его так любят тысячи поклонниц. Это был его дар от бога, который в совокупности с большим трудом приносил свои плоды.
— Это чудесно, когда есть время просто посидеть спокойно и подумать. У меня сейчас его становится все меньше. А в молодости я часами мог сидеть вот так, наигрывать на гитаре мотивы, сочинять песни, — он вздохнул, и его чарующий голос окончательно ввел меня в транс.
Теперь уже для меня не существовало ничего в мире, кроме этой комнаты, а движение за окном казалось лишь хорошей картинкой, фоном для нашей беседы. Мы снова говорили по-французски, и акцент Мануэля заставил меня улыбнуться. Не то чтобы это было смешно, но как-то по-детски мило. Видимо, алкоголь все же давал о себе знать, потому что я вдруг неожиданно даже для себя спросила:
— А как по-итальянски будет Россия?
Мануэль удивленно посмотрел на меня, но ответил:
— Руссьа, — его голос был чертовски красив, произнося название моей страны на далеком от меня языке, но чистое итальянское произношение, какого я раньше не слышала, показалось до ужаса смешным.
— Скажи это еще раз, — попросила я, едва сдерживая смех. Он повторил, и тут дикий приступ хохота вырвался наружу.
— Ру-сья… – повторяла я, как смогла, умирая от смеха.
Когда приступ пьяной истерии прошел, я виновато посмотрела на него, боясь, что моя неадекватная реакция обидела или задела. Но ничего подобного его лицо не выражало. Он смотрел на меня улыбаясь, а потом сказал:
— Никогда еще мои такие простые слова не вызывали столь бурной реакции.
— Прости, — я вытерла выступившие слезы, даже не заботясь о макияже, и решила перевести разговор в другое русло. Достаточно было уже языковых барьеров. Тем более меня с самого начала занимал один вопрос, и казалось, наступило подходящее время его задать.
— Почему вы пришли сюда? – не надеясь на вразумительный ответ, спросила я, но не попытаться узнать не могла. Слишком велико было мое любопытство и понимание, что просто так люди, как они, не ходят в гости к незнакомцам.
Казалось, что Мануэля это совсем не удивило.
— Это вообще-то очень глупо, — сказа он, отвернувшись и глядя в окно, как будто смутившись. – Ты опять будешь смеяться.
Я замотала головой в знак того, что готова воспринимать серьезно, что бы он ни сказал. Он, наверное, не поверил, но продолжал:
— У нас в труппе есть одна девушка. Она откуда-то с Востока. Тибет, что-то типа того. Она якобы умеет предсказывать судьбу.
Он посмотрел на меня, ожидая увидеть улыбку, но мне было действительно интересно и приятно его слушать. Я кивнула в знак понимания, и он продолжал:
— В этот Хэллоуин девочки устроили всем сюрприз. Собралось много артистов, и Хэн гадала нам. Это было так необычно. Я никогда раньше не участвовал ни в чем подобном. Она предсказала Флавьену, что его настоящая любовь придет к нему издалека. Конечно, это можно было трактовать по-разному, и Хэн предупредила об этом, но Флавьен уже ни раз обжегся в отношении француженок. Поэтому он решил, что предсказание означает одно – его избранница будет из другой страны.