– Да уж. По крайней мере, у нас нет социальной медицины.
Джексон загоготал. Шеп не глупец, просто предупредительный и вежливый человек. Монстр под названием «социальная медицина» зародился в 1940-х, когда Гарри Трумэн ввел Государственную службу здравоохранения, как в Британии. Обеспокоившись, что врачи будут загребать деньги, Американская медицинская ассоциация придумала этот термин времен холодной войны, еще долго наводящий ужас на граждан. Злой гений стереотипов. Так, например, супермаркеты предлагают линейку продуктов «собственного производства» и упаковывают вполне нормальные продукты в некрасивую, черно-белую упаковку, гарантирующую, что никто никогда это не купит, по цене вполовину ниже брендовых товаров. Это срабатывает. Даже весьма стесненная в средствах мать Джексона готова скорее умереть, чем положить в тележку такой товар.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что сорок процентов населения страны обслуживаются по программе «Медикейд» или «Медикэр»? – сказал Джексон; на уроках истории Шепа всегда клонило в сон. – Все эти охи-ахи о том, как нам не нужна социальная медицина. У нас есть социальная медицина почти для половины населения. Поэтому вторая половина платит за двоих. Слюнтяи платят первый раз за томографию Сатрапов плюс еще конфискационные налоги, – «конфискационные» казалось ему прекрасным словом, которое Джексон узнал около года назад и употреблял при каждом удобном случае, – а второй раз за их личные обследования на этом чертовом томографе.
– Ты с таким презрением говоришь о «Медикейд» и «Медикэр». Не хочешь же ты, чтобы малоимущие и старики не получали вообще никакой медицинской помощи.
Джексон вздохнул. Такая реакция была предсказуема. Среди простодушных дурачков, к которым Джексон, безусловно, тоже принадлежал, Шеп Накер мог бы стать лидером.
– Нет, дело совсем не в этом. Я хочу сказать, что люди, получающие пособие по болезни, даже не подозревают, что сами оплачивают все свои счета. Они цепляются за страховки, полученные на работе, и радуются халяве. Но это не халява! Они не понимают, что получали бы сотен на пятнадцать больше, если бы не это проклятое пособие! Все чертовски печально, приятель.
– Деньги не могут взяться ниоткуда, Джеке. Налоговую декларацию тебе через крышу пропихнут, но заставят заплатить. Туда и уходят твои пятнадцать штук. Грустно, если к тому же и зарплата невелика.
– Не все обращают на это внимание. Подумай об этом. Каждая бумажка, которая попадает к тебе в почтовый ящик, стоит денег. Какому-то болвану платят зарплату за то, что он заполнил эту бумажку, каждую строчку, пометил нужные квадратики галочками и отправил все пять копий в пять разных мест. Тридцать процентов денег, потраченных на медицинское обслуживание в этой стране, идет на так называемое «администрирование». На деле самый жирный кусок прибыли страховых компаний исчезает на пути от Глинис к ее врачу, целая стая проклятых кровопийц делает деньги на ее болезни. И ни один из них понятия не имеет, как вылечить сломанную руку. Убрать этих гадов из схемы, и на эти деньги можно будет вылечить всю страну, причем без пятидесяти счетов, приходящих каждую неделю на твой адрес.
– Ты хочешь, чтобы правительство взяло на себя обязанности по обеспечению медицинского обслуживания? – спросил Шеп, криво усмехнувшись, и покачал головой. – Джеке, ты же ненавидишь правительство. Ты анархист.
– Все эти компании так повязаны с правительством, что могут и сами стать правительством. – Джексон замолчал, сбитый с толку поразительной наивностью Шепа; да, возможно, его рассуждения не во всем верны, но, по крайней мере, он много читал об этом, размышлял, в отличие от других, которые принимали все, что им говорят, на веру. – А по какой причине тогда, по-твоему, ни один мало-мальски перспективный кандидат в президенты, в том числе и демократ, не обещал ликвидировать всех этих нахлебников? Если власти ничего не изменят к лучшему, то хуже уж точно не будет. Основной принцип страхования – перераспределение рисков, верно? Объединить здоровых людей и таких, как Флика, чтобы добиться равновесия сил. Что может быть лучше «разделить риск» между всем населением? Здравоохранение, пожалуй, единственное, чем это чертово правительство обязано заниматься. И возможно, я сказал, возможно, если человеку не надо будет брать кредит, чтобы пойти к врачу, они будут думать: «Да, мы платим большие налоги, но, по крайней мере, и получаем что-то». А сейчас ты хрен что получаешь. Ой, прости. – Джексон пнул ногой бордюр. – Вот, например, новые бордюры получаешь. Вечно забываю.
Он же дал себе слово молчать и сконцентрироваться только на проблемах Шепа. Но до сих пор самое главное они так и не обсудили.
– Эй, – сказал он, поймав грустный взгляд, которым Шеп обвел тусклый, в сероватой дымке парк, зимой он был похож на размытый рисунок. – Это не пустые разговоры, дружище. Это касается вас с Глинис, сложившейся ситуации, из которой надо найти выход, а ты меня не слушаешь.
– Извини. Просто… Ну, мы получили еще одно заключение специалистов. Из «Каламбиа Пресвитериан». Они работают в паре, терапевт и хирург. Не пойми меня неправильно, но они классные. В определенном смысле.
– В определенном смысле, – повторил Джексон, заставляя себя сосредоточиться. Умение слушать не было его отличительной чертой.
– Я думал, они скажут что-то другое. – Шеп понуро опустил голову. – Ведь эта мезотелиома встречается редко. Она практически неизвестна. Я даже сам не предполагал, до чего надеялся на то, что они скажут: все это ошибка. Когда они сообщили, что диагноз подтвердился, мне казалось, что я теряю сознание. Честно, перед глазами все поплыло, какие-то черные круги. Я чуть не упал в обморок, как девчонка. Именно Глинис, а не я восприняла это как настоящий мужчина. Она уже уволилась.
– Это все чертовски тяжело, старина.
– Прежде всего для Глинис. Она ослабла, устала и напугана. Она весь день одна, и, когда я прихожу вечером, мне хочется, и я считаю себя обязанным, хоть немного поднять ей настроение. Обычно у меня ничего не получается. Приходится столько носиться с бумажками. Для повторной консультации мне пришлось столько всего собрать. Рентгеновские снимки. Биопсию. Взять во всех отделениях результаты анализов и письменные заключения. Заполнить дюжину всяких бланков по истории болезни. Каждый вечер я сидел до двух ночи. Кроме этого, мне приходилось еще и готовить. Делать покупки. Появляться в офисе и хотя бы делать вид, что работаю.
– Да, я хотел тебя предупредить. Я случайно услышал, как Погачник интересовался, сколько отгулов ты уже взял. Будь осторожнее с прогулами.
– У меня нет выбора. Два дня я потратил на пререкания со страховой компанией. Этих спецов из «Каламбиа» нет в списке, как и предупреждал доктор Нокс. Пришлось умолять оплатить консультацию Глинис у этих профи, а это значит снова и снова вести разговоры. Сам знаешь, тебя переключают на разных людей. Потом сорок пять минут сидишь и слушаешь «Зеленые рукава» по сотому разу. Никак не могу выкинуть все из головы; просто с ума схожу. Наконец тебя соединяют, и выясняется, что это не тот отдел. Опять возвращаешься к набору в тональном режиме. В нашем офисе без перегородок я не могу часами висеть на телефоне, если только не говорю, спасибо нашим специалистам, с леди, у которой взорвался установленный ими бойлер.
Шеп всегда вел себя сдержанно и хладнокровно, Джексон редко замечал за ним желание выговориться.
– В любом случае, – продолжал Шеп, – я имею право опротестовать. Погачник оформил эту страховку, они настоящие сволочи, даже пальцем не пошевелили. У Эдварда Нокса за всю практику был лишь один случай мезотелиомы. По бумагам страховой компании выходит, что он чуть ли не дока в этих вопросах. Если мы будем обращаться за консультацией в «Каламбиа», придется платить сорок процентов сострахования.
– Сорок процентов чего?
– Сорок процентов счета.
– Господи. А вы и правда не можете обойтись услугами Нокса?
– Тут решается не вопрос, какую туалетную бумагу покупать. Если врачи из «Каламбиа» действительно такие хорошие специалисты, я готов на них раскошелиться. Речь идет о жизни Глинис.
– Джим! – Джексон вспомнил фразу Доктора Маккоя из телесериала «Звездный путь» («Речь идет о человеческих жизнях, Джим!»), но друг даже не улыбнулся.
– Я не собираюсь выбирать бургеры с индейкой, когда стоит вопрос о жизни и смерти.