Не думаю, что он бы про меня забыл.
В общем, я отправился на стрелку с куратором один и без прикрытия, как всегда.
Как говорит Петруха, трудовые будни, обычная рабочая ситуация.
Я подошел поближе и помахал ему рукой. Он в ответ помахал мне «Работницей».
На вид ему было лет пятьдесят пять-шестьдесят. Из-под бейсболки вылезали седые волосы, а под автозагаром проступали морщины.
Но рукопожатие наверняка крепкое, правда, у нас с ним до этого дело не дошло.
— Добрый вечер, я Василий, — сказал я.
— Добрый вечер, — согласился куратор. — Меня вы можете называть Иваном.
— Но это не настоящее ваше имя? — уточнил я.
— В нашей линии времени принята другая система имен, вам непривычная, — сказал он. — Мое имя там широко распространено, так же, как и Иван сейчас, так что замена вполне равноценная.
— И из какой же вы линии? — полюбопытствовал я.
— Из той единственной, которая пережила хроношторм, — сказал он.
Из основной, получается. Ветка ствола моего.
— Ну, так раз она уже пережила, чего же вы паритесь? Нафиг так напрягаться?
— Из-за ваших действий здесь все стало слишком шатко, — сказал он. — И с каждым лишним днем вашего здесь пребывания эта неопределенность усиливается. Вы раскачиваете лодку, Василий, и можете всех нас утопить.
— Почему именно я?
— Это долгий разговор, Василий. Давайте пройдемся, так мы будем привлекать меньше внимания.
— Это девяностые, тут все настолько озабочены собственным выживанием, что никому ни до кого нет дела, — сказал я.
— И все же, — он неспешно двинулся от Мавзолея.
Я пошел за ним, не забывая крутить головой, и это не осталось незамеченным.
— Пытаетесь понять, насколько тут все изменилось за четыре года? — спросил он.
Он говорил с легким акцентом, я не мог понять, с каким именно. Может быть, и правильно, что он вырядился, как иностранец, меньше вопросов к произношению, если вдруг что.
— Пытаюсь вычислить вашу группу прикрытия, — сказал я.
— Боюсь, ваши усилия ни к чему не приведут, — сказал он и распахнул полы куртки, продемонстрировав, что никаких интересных штучек он с собой не захватил. По крайней мере, габаритных. — Я пришел сюда один и без оружия, как и намеревался. Я же обещал, что вам ничего не будет угрожать.
— Может быть, вы рассчитывали, что я вообще не смогу прийти, — сказал я. — Конечно, вы сейчас скажете, что сегодняшнее покушение было простым совпадением, но, я думаю, с пониманием отнесетесь к тому, что я вам не поверю.
— Тем не менее, мы здесь совершенно ни при чем, — сказал он. — Ваш друг занимается очень рискованным бизнесом, и такие ситуации в его жизни возникают довольно часто, вне зависимости от того, присутствуете вы при них или нет.
— А если бы вы были при делах, вы бы мне сказали?
— Если бы я был, как вы выражаетесь, при делах, зачем бы я сюда пришел? По этой логике, я бы сейчас очередную попытку покушения разрабатывал.
— Может быть, это она и есть, — сказал я.
— Вы принесли с собой оружие, я — нет, — сказал он. — Кто тут кому может угрожать?
— Это вообще не аргумент, учитывая, кто за вами стоит, — заметил я.
— Вопросы доверия всегда одни из самых сложных, — сказал Иван. — И простых ответов на них не существует.
— Значит, вы понимаете, о чем я.
— Понимаю, — сказал он. — И постараюсь вас убедить своей максимальной открытостью.
Если кто-то говорит вам, что он максимально открыт и предельно искренен, значит, сейчас он начнет ездить вам по ушам. Честным людям нет нужды на каждом углу кричать о том, что они честные. Этим обычно занимаются мошенники всех сортов и мастей.
Но грех было не воспользоваться этим аттракционом невиданной щедрости.
— Тогда максимально открыто расскажите мне, почему вы кинули отдел Ха, — сказал я.
— Разве вам Петр ничего не говорил?
— Давайте представим, что не говорил.
— Что ж, ответ прост, — сказал Иван. — Мы мирились с тем, что они зачастую ставили интересы государства выше интересов человечества, в конце концов, это вполне объяснимо царящей здесь идеологией. Но потом на первый план стали выходить вовсе и личные интересы, в жертву которым приносилась историческая целесообразность, и закрывать на это глаза у нас уже никакой возможности не было.
— А вы, значит, о благе всего человечества печетесь?
— Не о благе, — поправил он меня. — А о самом факте его существования.