Я просидел на кухне еще где-то с час, просто попивая чай и пялясь на спящий город в окно, а потом еще столько же ворочался на гостевом диване, и проблема, как вы понимаете, была отнюдь не в том, что он был жесткий или мне какая-нибудь пружина в ребро упиралась.
Задремал я уже под утро и почти сразу же был разбужен хозяином квартиры, который решил, что не стоит терять время и договорился о встрече со своим экспертом на десять часов утра.
— А второе распространенное среди провальней заблуждение состоит в том, что с высоты своего ложного послезнания им кажется, будто они знают, как сделать лучше, — продолжал Петруха. — И начинают плодить вероятности, такие же убогие, как и те, из которых они пришли. Это в лучшем случае.
— Таких вы в свое время и отстреливали? — уточнил я.
— Всяко бывало, — сказал он. — Но послезнание не работает даже если оно есть. После первого же внесенного тобой изменения линия времени меняется, и все твои знания о том, что должно быть дальше, превращаются в тыкву. Поэтому нам кураторов не переиграть, они-то никаких изменений не вносят и просто следят за тем, чтобы все шло, как оно идет. Пока мы будем тыкаться вслепую, не представляя, к каким последствиям может привести тот или иной ход, они будут точно знать, что могут себе — или нам — позволить, а что нет. У них горизонт планирования на десятилетия, Чапай, и время для них решающего значения не имеет. И, чтобы ты не расслаблялся, вполне возможно, что они не пытаются убить тебя прямо сейчас, потому что точно знают, что у них это получится на следующей неделе. Или в следующем году. Или что кто-то другой тебя убьет, а им для этого даже пальцем не придется шевелить.
— А к чему тогда была прошлая попытка? — спросил я.
— Черт его знает, — сказал он. — Может, им тогда другая команда карты спутала. А может, они вообще какие-то другие цели преследовали. Мы в заведомо проигрышной позиции, Чапай, потому что ни хрена о них и будущем не знаем, а они про нас и свое будущее знают все.
— Не сходится, — сказал я. — Если мы в заведомо проигрышной позиции, то почему я еще жив?
— Подпустим немного конспирологии, — сказал Петруха. — А что, если они тебе врут, но совсем не о том, о чем ты думаешь? Что, если на самом деле они вовсе не хотят твоей смерти, несмотря на то что декларируют обратное? Что, если во время той заварушки в Люберцах они пытались убить не тебя, а членов другой команды, чтобы сохранить тебе жизнь? Возможно, ты жив потому, что ты им нужен, и своими действиями они подталкивают тебя к какому-то ходу, который и должен привести к возникновению их варианта будущего?
Я остановился.
— Это уже совсем какая-то фигня.
— Которая, тем не менее, прекрасно объясняет тот факт, почему при всех твоих заслугах тебя еще не убили. Если на самом деле кураторы тебе подыгрывают…
— Ты мне так совсем голову сломаешь, — сказал я.
— Я просто пытаюсь донести до тебя сложность нашего положения и глубину той задницы, в которой мы оказались, — сказал Петруха. — Потому что, боюсь, твой бесконечный оптимизм до цугундера нас доведет.
— Но если ты прав, тогда мне остается только застрелиться, — сказал я.
— Или они хотят, чтобы ты так подумал и застрелился, — сказал Петруха. — Тем самым облегчив их работу. Сделав, так сказать, все за них.
— Замечательно, — сказал я. — Ты сейчас здорово мне помог.
— Хроновойна — штука сложная, Чапай, — сказал Петруха. — Особенно если противник сидит наверху и может невозбранно тебе на голову гадить.
— И к чему сейчас эта демотивирующая речь? — поинтересовался я.
— Чтобы сбить твои потенциальные шапкозакидательские настроения, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты был спокоен и рационален.
— У меня нет никаких шапкозакидательских настроений, — сказал я.
— Я на всякий случай, — объяснил Петруха. — Офицер должен быть трезв, холоден и рассудителен. Даже перед лицом неминуемой ядерной угрозы.
— Далеко еще идти? — спросил я.
— Не очень, — сказал он. — Можно было, конечно, на территорию и на машине въехать, но у них тут бывают жуткие заторы перед воротами. Арендаторов много, механизм у ворот старый, бывает, ломается и чинят его по несколько часов, а держать ворота открытыми они не могут, потому что режимный объект, как никак.
— Сколько осталось от того режима? — спросил я.
— Что-то да и осталось, — сказал Петруха. — Все разваливается с разной скоростью, Чапай. Где-то быстрее, где-то медленнее, где-то продолжает стоять на остатках фундамента.
Мы подошли к отдельно стоящему корпусу, вошли внутрь, и это оказалась столовая.