– Я… Это… Повиниться… – выдавил из себя Сашка, ставя перед собой бутыль медовухи. – Простите меня, тетенька.
– Заходи, по чарочке выпьем, а то и говорить не буду, – махнула рукой Дворянша.
И Сашка, нагнув голову, чтобы не удариться о низкий косяк, ступил в хибару. Там было неожиданно чисто. И пахло вполне приятно. Травами. На столе стояли две чашки.
– Садись, – хлопнула его по плечу Дворянша.
Что-то странное случилось от ее первого прикосновения. У Сашки закружилась голова. И он… улыбнулся.
– То-то, – проворчала старуха.
И захохотала, вспомнив прошлый случай.
– Пей, – сунула она в руки парню чашу с медовухой.
Медовуху ему доводилось пить дома, когда он заходился в кашле и всю зиму не слезал с печи. Но эта была другая, особенная. Голова пошла кругом еще сильнее. И Сашка уже не улыбался – смеялся в полный голос. А после второй чашки заснул прямо за столом. Сон был темным и пустым. Проснулся Сашка от ощущения тоски и тревоги.
– Эй, паря, – трясла его за плечо Дворянша.
Сашка с трудом оторвал голову от стола.
– Ну, иди домой. Вставать завтрия тебе рано. Стадо в сборе.
Этим же вечером Пеструшка нашлась…
К Дворянше повзрослевший Сашка зашел в конце лета. И снова его отправил к старухе отец.
– Лето перебился – поблагодари, – сказал он и перекрестился: – Прости нас, Господи!..
– Заходи, – слабо крикнули из глубины дома, когда Сашка постучал в дверь. – Заходи, Сашка.
Он нашел Дворяншу на печи. Она охала, держась за грудь.
– Помираю, – выдавила старуха. – А ты… Чего… Ставь…
Сашка послушно поставил бутыль на стол.
– Садись…
Он присел на скамеечку в углу.
– Сашка… Не мучь, пособи… Прими от меня…
Он в ужасе вскочил. В голове всплыли рассказы о колдунах, которым перед смертью надо было передать кому-то свой темный дар.
– Чего испужался? Подойди… Подойди, говорю…
Сашка подошел к печи. Дворянша схватила его за руку своей исхудавшей лапой. В голове сладко запели птицы. Он увидел поле, в котором росли цветы. Один из них был несказанно хорош, и Сашка потянулся за ним, но цветок пропал. Зато под ногами сразу вырос другой, краше первого, но черный.
– Бери… Бери цветок… – хрипела старуха.
И Сашка нагнулся за цветком…
Когда на третьи сутки, пьяный, он приплелся домой, отец, покривив рот, сказал:
– Что ж, сын… Я все слышал, кое-что знаю, а об остальном догадываюсь. Был ты христов Сашка, а стал – чертов запивашка. Поди прочь со двора.
И запивашка с песнями пошел по деревне…
Начало было веселым, но июльская жара быстро выпарила остатки хмеля и заставила сердце биться так, будто оно вот-вот выпрыгнет из груди.
– Эй, запивашка! – окликнули его соседские мужики. – Яму выгребную вычисти. Браги нальем.
И он полез вниз, чувствуя, как в выгребную яму превращается его душа…
А когда все выгребные ямы были вычищены, мужики, собравшись скопом, вытолкали Сашку за околицу. Вытолкали батогами, брезгуя прикасаться к нему. Вытолкали со смехом. Вытолкали насовсем. И он побрел себе по дороге. Потом свернул в лес. Выбрал дерево и развязал пояс. Смастерил петлю. Накинул на сук. В душе не было ничего, даже обиды.
– Стой-ка!
Сашка медленно повернул голову и увидел Дворяншу.
– Тетенька, ведь ты умерла.
– Умерла-умерла. А только за все угощенья испей чарочку и моего меду.
И старуха, словно совсем живая, протянула ему ковшик.
– Выпей, полегчает. А то вон чего удумал. Рано тебе еще. Пей и поспеши, пока мой дух не выветрился.
Сашка послушно запрокинул голову. Нутро вспыхнуло и разгорелось с новой силой.
– Спасибо, те…
Но Дворянши уже и след простыл. Тогда Сашка вышел на дорогу и поворотил к деревне.
– Эй, нечистый, куды тебя принесло! – оклинул его у околицы старик Никифор, который мучался от неловкости, что стал невольной причиной Сашкиной медленной погибели. – Прибьют мужики. Уходи скорей.
– Хорошо, дедушка, – кивнул Сашка. – Только своих навещу.
– Да и не твои они теперь, – стал было возражать Никифор, но махнул рукой – мол, все равно пропадать парню.
И Сашка пошел к своим.
Потом оглянулся и посмотрел на старика через левое плечо.
Никифор схватился за грудь, упал на дорогу и захрипел.
– Дедушко! Дедо! – со всех ног бежали к нему деревенские ребятишки…
Дольше всех полз отец. Но и криворотого скрутило на пороге поскотины.
Тем временем Сашка запряг лошадь в телегу, пытливо оглядел клячу и повозку со всех сторон, покачал головой.
– Ну ничего. Сгодится на перво время. Нно. Ступай, холера…
Через сутки он вез первых пассажиров.
– Что полыхало? – кивнул Сашка на восток.