— Пожалуйста, прилягте.
— Вам хотелось бы, чтобы я бросила его, Томасси, всех, за исключением вас.
— Я не ваш любовник, — отвечает он.
— Но хотели бы им быть!
Если он и промедлил с ответом, то лишь мгновение.
— Да.
Это «да», вероятно, стало наиболее эмоционально насыщенным словом, которое я когда-либо произносил, ибо с этого самого мгновения я уже не мог продолжать ее психоанализ. Я признал, что в наши отношения пациент-врач привнесены личные чувства. Я потерял ее. Может, оно и к лучшему. Может, у нас что-то да получится? В любом случае, мне от этого только польза. Я должен переориентировать свое либидо.[40] У меня, в конце концов, есть и собственная жизнь.
Я легко выдерживаю взгляды, а потому ложусь на кушетку в надежде, что он заговорит, и вскорости так оно и выходит.
— В не столь уж далеком прошлом, Франсина, молодежь пыталась радикально изменять наше представление о сфере эротического, притворяясь, что каждый сможет безо всяких проблем жить в коммуне, где ночью можно повернуться и направо, и налево, и к женщине, и к мужчине, не ощущая при этом никакой разницы. Если бы не было этой самой разницы, мы не нуждались бы в столь сложном комплексе внешних особенностей, которыми снабдил нас Господь Бог. У нас разные руки, разные глаза и, причем это самое важное, разные разумы и органы чувств, что позволяет нам по-разному воспринимать разных людей. Если кто-то говорит, что он «Любит все деревья», я ему не верю. Но вполне понимаю того, кто объясняет, почему то или иное дерево он любит больше других. Мы устанавливаем различия. Мы отдаем предпочтение. Не только в отношении деревьев. С людьми мы ведем себя точно так же. Мы не можем общаться со всеми. Мы выбираем тех, от кого исходит приятный нам запах, чья внешность нам нравится и, наконец, чьи мысли и характер совпадают с нашими собственными. Это не спор о моногамии, исключительности или морали, это процесс накопления жизненного опыта. Мы выбираем. И были бы безмозглыми идиотами, если б воспринимали всех людей одинаковыми. Вы вот не выбрали Билла, или вашего отца, или меня. И вот тут, путем теоретических рассуждений, мы приходим к Джорджу Томасси, мужчине, которого я только начал узнавать. Маккаби.[41] Вам это что-нибудь говорит?
— Я его ненавижу!
— Да, конечно, вы его любите, но я хочу знать другое…
— Я сказала, что ненавижу его!
Он вздохнул, показывая, как нелегко иметь дело с непослушным ребенком.
— Вы не слушаете.
Я прислушалась.
— Ваш Маккаби защищает и меня. Я доверяю ему, потому что он превосходно знает свое дело. На него можно положиться. Мне хотелось бы обладать в своей области таким же умением. Ваши друзья, революционеры, могли бы…
— Какие революционеры?
— Те, с которыми вы учились в колледже. Которые толкают речи там, где вы сейчас работаете. Они бы похвалили такого, как Томасси.
— Он всего лишь паршивый адвокат.
— Можете вы представить его кланяющимся коричневорубашечникам?[42]
— Нет.
— Кому-либо вообще?
— Нет.
— Я думаю, несколько таких людей многое могли бы изменить в Европе, окажись они там пять десятилетий тому назад. Франсина, вас не занимал вопрос, почему среди молодых защитников гражданских свобод так много евреев?
Неужели действия Томасси — реакция на резню армян? Он не хочет оказаться в чьей-либо власти?
— Вы притихли, — заметил доктор Кох.
— Я думала.
— Как это ни удивительно, но в жизни от этого только польза. Вы думали о Маккаби, которого вы ненавидите?
— Я его не ненавижу.
Моя фраза повисла в воздухе, ожидая приговора. Я предчувствовала, что за этим последует.
— Франсина, вы знаете, что с психоанализом покончено. Мы просто разговариваем.
— Это плохо?
— Нет. Но я не могу брать деньги за поучения. Кушетки больше не будет. А вот если захотите поговорить, пожалуйста, приезжайте. Впрочем, жизнь интереснее разговоров со стариком. Идите с миром.
— И что же мне делать?
— А что, по-вашему, вам делать?
— Мне следует позвонить ему.
— Вот и позвоните.
Ни один телефонный звонок не дался мне с таким трудом.
— Это Франсина.
— Кто?
Он не мог не узнать моего голоса!
— Франсина.
— Однако.
— Как поживаешь?
— Нормально. Как ты?
— Живу.
— Я уверен, что твоего молодого человека это радует.
— Не говори глупостей, Джордж.
— Ты позвонила лишь для того, чтобы назвать меня глупцом?
41
Нарицательное слово, в применение к мужчине характеризующее его как смелого и решительного, всегда готового взять инициативу на себя, защитить более слабого. Своим появлением обязано Маккавею Иуде и его братьям, возглавившим во II в. н. э. борьбу с Селевкидами, результатом которой стало завоевание Иудеей в 142 г. политической независимости.