Он посмотрел на туалетный столик, словно ожидая подвоха.
— С ночным кремом, — уточнила я.
Он открыл баночку, погрузил в нее два пальца.
— Мазать надо не меня.
Он снял трусы, вытер пальцы с кремом о свой член.
— Вотрите крем. Обхватите член рукой и проведите взад-вперед.
По крайней мере,подумала я, мне не придется брать его в рот.
От движений его руки член наполовину поднялся.
— Если хотите, я сделаю это сама.
Может, сработает.
Он улыбнулся. Подозрительно, но улыбнулся.
— Никаких сюрпризов?
— Обещаю.
Пока он развязывал меня, член его вновь опал. Придется через это пройти,подумала я. Лучшего варианта нет.
Я сняла кафтан через голову, выставив свое тело на обозрение. В кистях начала восстанавливаться циркуляция крови. Думай об этом, как о шахматной партии.Я взяла его член в руку и стала поглаживать. Он тут же встал, чуть под углом, точь-в-точь как в тот момент, когда я отвернулась от окна. Левой рукой я обхватила мошонку, поддерживая член снизу, правой продолжала поглаживать.
— Нормально? — спросила я.
Он кивнул.
Найди нужный темп и сохраняй его.
Внезапно он вырвал член из моих рук.
— Ты хочешь, чтобы я кончил.
— А разве вы хотите не этого?
— Ложись!
Ножницы на туалетном столике. Смогу я вонзить их в него достаточно глубоко, чтобы он умер? Если рана будет не смертельной, он может вырвать ножницы и убить ими меня.
Я закрыла глаза. Не закрывайте глаз, запомните что-нибудь, чтобы потом описать его.Маленькая татуировка на правой руке, почему она такая маленькая? МЭРИ. Ни стрелы, ни сердца, просто МЭРИ.
Я вновь закрыла глаза, когда он взгромоздился на меня, думая о фильме, который видела год назад. Тогда, сидя в кинозале, я тоже закрыла глаза при сцене изнасилования, такое она вызвала у меня отвращение. Потом я почувствовала, как вошел в меня его член, задергался вперед-назад, и постаралась представить себе, что это не мужчина, а что-то неживое, машина. Это займет лишь минуту. И все кончится, кончится, кончится. Мои глаза открылись, случайно, на долю секунды, и я увидела его лицо.
Страшное, перекошенное невыносимой мукой. Только злой насмешник мог бы сказать, что этот человек получает удовольствие.
Я не почувствовала его оргазма, но, когда открыла глаза, он стоял у кровати со съежившимся членом.
Все позади, слава Богу, все позади.
Глава 4
Томасси
За долгие годы моей практики многие сотни клиентов после вопроса: «Расскажите, как это случилось?» — начинали убеждать меня в том, что им недоступна членораздельная речь. Для большинства людей язык, что мешок, набитый словами, и они вытрясают их из него в надежде, что некоторые соотнесутся со своим значением, позволяющим достаточно ясно выразить мысль, которую они хотят донести до собеседника. Франсина Уидмер, наоборот, старалась найти нужные слова. Если ей казалось, что какой-то фразе недоставало точности, она ее переиначивала. Мозг ее уподоблялся скульптору, работающему над мраморной глыбой: отсекал все лишнее, дабы осталось совершенство. Когда клиент первый раз излагает мне свою историю, я всегда слежу за его или ее лицом. Нервный тик, полный отчаяния взгляд порой могут сказать больше, чем сам рассказ. С Франсиной Уидмер я мог сосредоточиться только на словах. Слушая ее, я начал восхищаться содержимым ее головы.
И тут, надо отметить, требовалась отменная самодисциплина, потому что и снаружи она имела немало достоинств: красивые глаза, великолепные скулы, лебединая шея, светло-синие жилки под белоснежной кожей, фигура танцовщицы.
Будучи очень рассерженной, пусть она и старалась этого не показывать, Франсина не теряла чувства юмора, хотя у большинства людей оно исчезает, стоит им хоть немного разозлиться.
— Благодарю, — вырвалось у меня, когда она закончила описывать собственное изнасилование.
Одна из ее бровей изогнулась.
— В чем дело? — полюбопытствовал я.
— Именно так он и сказал.
— Кто?
— Козлак. Прежде чем уйти, он поблагодарил меня.
Вор, благодарящий обворованного.Если дело дойдет до суда, об этом надо помнить.
— Еще несколько вопросов, Франсина.
— Да?
Обычно мне отвечали: «Хорошо».
— Когда вы впервые почувствовали, что вам может грозить опасность?
Она задумалась.
— Когда он вывалил из штанов свое хозяйство.
— Но не раньше?
— Он зашел по-соседски, попросил сахара. Вел себя дружелюбно.
— Вам не показалось, что за сахаром естественнее зайти жене?
— В наши дни все поставлено с ног на голову. Я, правда, удивилась, что он не зашел к соседям по этажу. Но подумала, что жены могут не ладить.
— Хорошо. А после того, как он вывалил свое хозяйство, вы не подумали, что надо закричать, что крик может испугать его?
— По-моему, я не кричала ни разу в жизни.
— Даже на русских горках?
— Я не любила пугать себя. Видите ли, я поняла, что поведение у него странное, но, если кричать при каждой странности, что встречается тебе, лучше держаться подальше от Нью-Йорка. Поначалу я не ощутила угрозы. Он жил со мной в одном доме. Я несколько раз сталкивалась с ним на лестнице. Он заправлял мой автомобиль. Внезапно сосед повел себя странно. Наверное, я решила, что он эксгибиционист. Понимаете? Не было у меня чувства, что мне грозит опасность.
— А у вас возникало желание закричать?
Франсина коснулась длинными пальцами губ.
— Да. Дважды. Когда он не подпустил меня к телефону, я уже решила, что сейчас закричу изо всех сил, но тут же подумала, что на улице меня не услышат: окна закрыты. И соседи тоже. А если и услышат, возможно, не придадут моим крикам особого значения. И едва ли вызовут полицию. Наверное, я подумала, что, подойди кто к двери, Козлак заставит меня сказать, что все в порядке, а может просто застегнуть штаны и открыть дверь, поскольку ему было чем объяснить нахождение в моей квартире: он пришел с пустой чашкой за сахаром. Я бы выглядела нелепо.
— Вам не кажется, что лучше выглядеть нелепо, чем быть изнасилованной?
— Наверное, тогда я не могла мыслить логично.
— Вам следовало закричать.
— Я не знала, услышит ли кто меня. Я думала, он набросится на меня, если я закричу. Да, пожалуй, следовало закричать.
— Но вы этого не сделали. Понимаете, к чему я клоню?
— Вы задаете мне вопросы, которые я услышу от других людей.
— Которые будут настроены отнюдь не дружественно. Они захотят показать, что вы не воспользовались возможностью испугать его, что вы его поощряли.
— Но…
— Зал судебных заседаний, если мы-таки попадем туда, предназначен для того, чтобы защитить невиновного.
— Он виновен.
— Его охраняет презумпция невиновности. В какие-то моменты вы намеревались использовать силу, чтобы остановить его?
— Я же вам рассказывала.
— Так вы знали, что можно предпринять?
— Ударить коленом по яйцам или ткнуть пальцем в глаз? Если вы про это, то да, знала. Я ходила на курсы самозащиты. И видела некоторые из приемов каратэ, смертельные удары, знаете ли. Ребром ладони по переносице или кадыку. На столике лежали ножницы. Может, я не могла заставить себя убить его, не знала, удастся ли это мне. Возможно, я опасалась, что смогу лишь ранить его, а он, рассвирепев, убьет меня. В подобной ситуации трудно сохранить ясную голову. Я могла промахнуться.
— Дело в том…
— Честно говоря, я рассчитывала перехитрить его. Думала, что отговорю.
— Хотите знать, что подумают другие?
— Что?
— Что вы не кричали и, зная, как надо защищаться, не шевельнули и пальцем.
Плечи Франсины поникли, словно под непосильной ношей.
— Вы плакали? После его ухода.
— Обычно я не плачу.
— Послушайте, я понимаю, сколь нелегок для вас этот разговор. Мы лишь собираем факты. Нам нужно знать, какие карты у нас, какие — у них. И лучше заранее выявить наши слабости.
— Разумно.