Доктор Кох молчал. Я слышала как тикают часы.
— О чем вы сейчас думаете? — спросил-таки он.
— Пока я не сплю…
— Да?
— Пока я не сплю, я не утону.
— Сон опасен для жизни.
— Да.
— Отсюда бессонница.
Я вспомнила, как в доме дяди Джима моя мать пела мне колыбельные в первую ночь после потопа. Я помнила, как отчаянно боролась со сном.
— Для ребенка то было ужасным потрясением, — заметил доктор Кох.
— Для всех, — поправила я его. — Моя мать долгие годы с ужасом вспоминала о том дне.
— Речь сейчас не о том. Давайте вспомним, когда бессонница проявилась особенно сильно?
— Когда я впервые надолго уехала из дома.
— То есть когда мама и папа уже не могли вытащить вас из воды.
— Звучит нелепо.
— Все наши возвращающиеся кошмары с одной стороны нелепы, но с другой позволяют познать себя. Я так рад.
— Рад?
— За вас. Теперь, когда мы докопались до первопричины, ночью вы будете спать. Вы выпустили джинна из бутылки. Иногда потрясение, вроде того, что произошло с вами сегодня, помогает открыть ворота памяти. Ваша бессонница неслучайна. По необъяснимой логике подсознания, она — ваш спасательный круг. Благодаря ей вам не утонуть.
— Это разные вещи.
— Вы о чем?
— Я не тонула. Я лишь боялась утонуть. Меня изнасиловали. Такого я и представить себе не могла.
— Из-за изнасилования бессонницы у вас не будет.
— Откуда вы знаете?
— Потому что для вас это не причина для беспокойства. Некоторых насилие травмирует, даже ломает, но вы женщина сильная.
Я не сильная!
— Могу я сказать, как, по-моему, вы должны воспринимать случившееся?
Я знаю, как я его воспринимаю.
— Почему вы так расстроены? Вы должны испытывать облегчение.
Я вне себя от ярости.
— Я понимаю ваше состояние. Ужас. Кошмар. Но все это эмоции. Воспринимайте насильника как неудачного сексуального партнера, которого нужно поскорее выкинуть из головы.
Я готова его убить!
— Ничего вы не понимаете!
Я вновь покрылась потом.
— О, понимаю, понимаю. Весь этот год я наблюдал, как растет ваша сила, уверенность в себе. Думаю, что пришло время перейти к другой проблеме, не спеша, осторожно. Я хотел поговорить с вами об этом.
Не уходите в сторону. Вы же должны мне помогать!
— Я хочу, чтобы вы расслабились. Вот так, сядьте. Хорошо. Посмотрите, как побелели костяшки пальцев. Разожмите кулак.
Не надо! Я не хочу, чтобы меня заставляли что-то делать.
— На текущий момент, — доктор Кох отпустил мою руку, — вы достигли поворотного пункта. Вы говорили о потопе, он был причиной вашей бессонницы. Теперь вы можете повернуться от демонов ночи к возможностям дня. Видите ли, моя дорогая, я давно уже думаю, что, будь вы актрисой или, скажем, танцовщицей, то есть личностью, стремящейся реализовать свой талант, вы бы знали, каково ваше призвание.
О чем он, черт побери, талдычит?
— Если б у вас был особый дар, все горело в руках, вы бы знали, как его реализовать. Вы бы и тут стремились к совершенству.
Сейчас у меня одно стремление — впиться ногтями в твою толстую физиономию.
— Вы бы осознали, сколь важна для человека удовлетворенность занятием, которому он отдает лучшие часы жизни. Но увы, в сложившихся обстоятельствах вы лишены даже экономических стимулов. Ваша семья хорошо обеспечена, работа для вас всего лишь хобби. Ни деньги, ни талант не толкают вас на поиски своего призвания.
Я взяла со стола стеклянную пепельницу и шмякнула ее об пол.
Он притворился, будто ничего не произошло!
Спросил: «О чем вы сейчас думаете?»
— Я думаю, что вы первостатейный сукин сын. Я пришла к вам за помощью. Какое отношение имеет все это словоблудие к тем чувствам, что сейчас кипят во мне?
— Самое непосредственное.
Он наклонился, чтобы подобрать осколки.
— Я за нее заплачу.
Он махнул рукой: стоило ли говорить о таком пустяке.
— Случившееся сегодня преходяще. Рана заживет.
Я чувствовала, что сейчас взорвусь.
— Я даже не рассказала вам, что сделал со мной этот человек.
— Пожалуйста, расскажите.
Я прикусила губу. Желания рассказать как не бывало.
— Пожалуйста, вы должны выговориться.
Я покачала головой.
— Я стараюсь вам помочь.
Ни шиша вы мне не помогаете.
— Скажите вслух.
— Вы мне не помогаете.
— Расскажите мне, что случилось. С чего все началось?
— Со стука в дверь, — голос мой звучал, как чужой.
— А потом?
Я рассказала о чашке с сахаром. О щетке, об ударах в потолок. О том, как Козлак вытащил свой прибор.
— Что вы тогда подумали?
Я заставляла себя говорить.
— Он хотел, чтобы я испугалась. Я это знаю.
— Вы испугались?
— Естественно.
Я выложила ему все остальное.
— Теперь вам полегчало?
— Не знаю.
— Вам полегчает, когда вы вплотную подойдете к такому вопросу, как ваш лишенный корней интеллект.
Да что он такое несет?
— Вы опять говорите о моей работе?
— Я подумал, что вас это отвлечет. Но мы можем коснуться этой темы и в другой раз.
Вы начали, вы и заканчивайте.
— Давайте поговорим сейчас.
Кох вздохнул.
— Вы молоды.
А ты — старик.
— У вас все впереди. Работа — это не призвание. Призвание, что мотор, который не выключается с завершением рабочего дня. Вашему интеллекту отчаянно необходимо укорениться, найти точку отсчета. Ваша беда в том, что профессионально вы подкидыш во втором поколении.
— И что означает вся эта галиматья?
Кох изумленно воззрился на меня.
— Вы говорили, что я могу не стесняться в выражениях. Я сказала «галиматья», потому что так оно и есть. Я не понимаю, о чем речь.
— Не надо кипятиться. В выборе профессии ваш отец тоже подкидыш.
— Он адвокат.
— Он не адвокат по призванию. Он стал адвокатом в силу разных причин. Я слышал его. У него та же проблема, что и у вас.
Я уже встала.
— Меня сегодня изнасиловали.
— Я знаю.
— Изнасилование есть преступление. Над моим телом надругались. Мне связывали руки. Меня могли убить.
Он не поднялся. Оставаясь в кресле, он вынуждал сесть и меня.
— Но вас не убили. Вы не должны уходить от реальности.
— Я не ухожу! Боже ты мой, я поехала в больницу, поехала в полицию, я думала, что уж здесь-то, по меньшей мере, встречу сочувствие, понимание.