— Козлак признает себя виновным. Никакого суда. Задаток остается у вас. Я могу уговорить Лефковича на изнасилование первой степени с отягощающими обстоятельствами.
Брейди согнул проволоку в круг.
— Просто причинение вреда.
— Не смешите меня, Брейди. Ее отец адвокат. Он послал ее ко мне. Я не могу допустить, чтобы гора родила мышь.
— Я обсужу со своим клиентом изнасилование второй степени, без отягощающих обстоятельств.
— Благодарю. Между прочим, Брейди, вы защищаете и смотрителя?
— Нет.
— А кто его защищает?
— Не знаю. Он что-то говорил насчет «Правовой помощи». [35]
— У меня есть ощущение, Брейди, что смотритель не знал о замыслах Козлака.
— Вы шутите? Козлак сказал мне, что этот парень перетрахал половину женщин, живущих в соседних домах. У смотрителя, похоже, это получается даже лучше, чем у молочника.
— Если он все получал по взаимному согласию, с чего ему захотелось насиловать эту Уидмер? Скорее всего, он пошел с Козлаком, полагая, что дама возражать не будет.
— Почему вы вспомнили о нем, Томасси? Вам же не придется звать его в свидетели. Говорю вам, Козлак признает себя виновным.
— Я и не собирался, Брейди. И вспомнил его совсем по другому поводу.
На улице я потянулся, довольный собой. Франсине не придется проходить через всю эту грязь. И я не буду терять нервные клетки, наблюдая, как Лефкович допускает ошибку за ошибкой. А мне останется лишь убедить Франсину съехать с ее квартиры. Американская система правосудия позволяла убить одним выстрелом двух зайцев.
Глава 41
Франсина
Икс оказался прав. Баттерболла не предупредили о замене, и он узнал о том, что дискуссию придется вести со мной лишь во вторник, по прибытии в радиостудию. Не обошлось без накладок. Почему-то Баттерболл решил, что Икса заменит Томасси. Наш хозяин, Колин Чэпмен, даже испугался, что Баттерболл повернется и уйдет. Но паниковал он напрасно. Баттерболл не устоял перед искушением обратиться к аудитории, которая ничего не могла сказать в ответ. И уселся в кресло, смирившись с предложенной ему чашечкой кофе и очередной порцией американской грубости. Это же надо, выставить против него женщину! Вслух он ничего не сказал, но все и так читалось по выражению его лица. Зато я получила двадцать минут райского наслаждения.
Джорджа увели за стеклянную перегородку, к звукооператору, Колин Чэпмен чуть разогрел нас парой-тройкой вопросов, прозвучал контрольный сигнал, и мы вышли в эфир. Он объявил тему дискуссии и немедленно передал слово Баттерболлу, который поведал публике, что всего два дня тому назад он был дома и за каких-то восемь часов (разумеется, проведенных в салоне первого класса) самолет перенес его из Африки в Нью-Йорк. А за те немногие часы, что разделяли его появление в Америке и радиопередачу, он шесть раз говорил по телефону с министром, оставшимся в его родной стране. Колин Чэпмен пару раз попытался превратить монолог в диалог, но сработало лишь одно средство: я с чувством произнесла: «Господин посол», — и закрыла микрофон ладонью. Вот тут Баттерболлу пришлось дать высказаться и мне.
Собственно говоря, именно в этот момент он и заметил меня.
— Господин посол, — повторила я, — я представляю себе сжимающийся мир несколько иначе. В последние десятилетия мы стали свидетелями появления многих государств на континенте, которые господин посол зовет своим домом, и в каждом народившемся государстве мы наблюдали разрастание правительственных учреждений, появление все новых управлений и комитетов, в которых работали, ничего не производя, десятки и сотни людей. Шел неконтролируемый рост одной из самых коварных сил в современном мире.
Я искоса глянула на стеклянную перегородку, чтобы убедиться, что Джордж не спит и внимательно меня слушает.
— Что же это за сила? — тут же спросил Колин Чэпмен.
— Бюрократия, — ответила я, указав на Баттерболла.
— Дама желает использовать этот уничижительный термин, говоря об администрации, которая необходима для нормального функционирования государства.
— У дамы есть имя и фамилия, господин посол, — бросила я.
— Франсина Уидмер, — тут же представил меня Колин Чэпмен.
— Африка нашла себя, — изрек Баттерболл.
— Что сие означает, господин посол? Вы хотите сказать, что Африка нашла себя, разделяясь на все меньшие и меньшие по территории и численности населения государства, каждое из которых тут же обзаводится собственной администрацией? И процесс в нашем сжимающемся мире закончится тем, что мы вновь придем к трайбализму [36]прошлого, только теперь у каждого племени будут свои почтовые марки?
Джордж с интересом наблюдал за дискуссией. А Баттерболл едва сдерживал распирающую его злость.
— Мистер Чэпмен, — обратился он к ведущему, — великие лидеры поднимающейся Африки…
— Амин? — влезла я.
— А? Что вы сказали?
— Амин?
— Я вас слышу.
— Вы включаете генерала Амина в число великих лидеров поднимающейся Африки?
Баттерболл задергался. Все знали, что он терпеть не может Амина, но высокопоставленному дипломату не пристало публично высказывать личное мнение.
А потому он решил пропустить мой вопрос мимо ушей и вновь заговорил с Чэпменом.
— Мистер Чэпмен, тема нашей передачи — сжимающийся мир, и я не вижу необходимости…
— В уходе от прямых ответов, — закончила я за него.
Чэпмену это нравилось. За год через его передачу проходило множество говнюков, и его радовало, когда кого-то из них загоняли в угол.
В течение пяти минут я заставила Баттерболла признать, что в его независимом государстве правительственных учреждений больше, чем было при колониальной администрации, что число государственных служащих увеличилось более чем на триста процентов, потому что теперь три малоквалифицированных чиновника выполняли работу, с которой легко справлялся один бюрократ, правда, с другим цветом кожи. И, наконец, он поведал слушателям, что его физиономия вскорости украсит почтовую марку. Джордж за стеклянной перегородкой веселился от души.
Ближе к концу Баттерболл запаниковал.
— Я удивлен, что Организация Объединенных Наций нанимает сотрудника, сеющего распри между государствами, стремящегося остановить прогресс, нетерпимого к изменениям, выводящим мир на новый уровень развития.
— Откровенно говоря, я тоже удивлена, — ответила я. — Возможно, я чем-то схожа с советскими диссидентами, иголками в стоге сена, практически невидимое присутствие которых, однако, нельзя не замечать.
— Благодарю, — вмешался Чэпмен. — Благодарю вас обоих, но наше время кончилось.
Чэпмен еще произносил ритуальные заключительные фразы, когда Баттерболл встал, резко отодвинув стул: неприятный скрежет наверняка не доставил удовольствия слушателям. Поднялась и я, протянула руку, которую ему пришлось пожать.
Как только за Баттерболлом закрылась дверь, Чэпмен повернулся ко мне.
— Милая дама, надеюсь, вы позволите назвать вас дамой, вы были великолепны. Какой приятный сюрприз. Обычно замена означает провал передачи. Вы же ее спасли. Тема, как вы сами знаете, предлагалась скучная. Теперь мне хотелось бы услышать ваше выступление с трибуны ООН.
— Извините, но я не посол. Я лишь готовлю кое-какие материалы для речей других. И все шипы предварительно изымаются.
Тут подошел Джордж, и я представила его Чэпмену.
— Вашей даме следует выступать в эфире, а не сидеть за столом, роясь в куче бумаг… — Чэпмен замолчал, увидев направляющегося к нам мужчину в строгом в полоску костюме.
— Абсолютно с этим согласен, — сказал мужчина. — Моя фамилия Строуз. Я рад, что оказался в студии. Полностью я передачу не слышал, но мне хватило и нескольких минут. Вы очень хорошо говорили.
Строуз пожал всем руки.
— Я бы хотел, чтобы вы зашли ко мне, если сможете выкроить время, — он протянул мне визитную карточку. Я глянула на нее. Главный менеджер радиопрограмм.
— Пошли, — бросил Джордж.
Я и не заметила, что он очень нервничает, но все равно получилось как-то очень грубо.