Дом действительно рядом с метро, через дорогу от магазина, где она планировала купить не люстру, конечно, вечно мужчины все путают, кто сейчас вешает люстры, нет, не люстру, а абажур под старину, очень симпатичный. Слава указывает на дом, гадая, какой балкон может быть Женин, но она обращает внимание совсем на другое здание, чьи освещенные окна образуют пламенное сердце. Как жаль, что у нее нет с собой фотоаппарата.
– Да, – говорит Слава, – я бы тебя с удовольствием сфотографировал сейчас… Запечатлел на память хорошенький красный носик. Кстати! По-моему, ты до сих пор плохо представляешь, насколько сильно я тебя люблю…
Она делает шаг к нему навстречу. Или несколько шагов. В сущности, это не важно.
– Вот уж никогда бы не подумала, что ты целуешься в людных местах, – говорит она.
Подъезд, куда они заходят, ничем не примечателен. Только дверь в квартиру новая. Она слышит, как грохочет ее сердце на фоне тихого шороха электрического счетчика.
Женя очень весел. Он с таким энтузиазмом встречает их у порога, так неподдельно рад их появлению, что даже Слава кажется обескураженным. Она невольно думает: может ли что-нибудь сбить этого человека с толку / с позы / с всегдашней улыбки?
В просторной гостиной на диване, напротив когда-нибудь-будущего телевизора, а пока только тумбочки, сидит девушка с почти черными волосами. Очень ухоженная. Из породы людей, транслирующих свою респектабельность. Она, конечно, давно не студентка.
Слава вопросительно-изумленно переводит взгляд с нее на девушку. Она пожимает плечами. Не хочет ни о чем таком думать – объяснять, что сказала – просто. Брюнетка окидывает их равнодушным взглядом и поднимается с дивана.
– Евгения уже уходит…
Надо же, думает она, прямо Валентин и Валентина.
Слава принимается неуместно и несколько фамильярно уговаривать девушку остаться, неотступно следуя за ней до входной двери; «у меня дела… бу-бу-бу… приятно познакомиться… бу-бу-бу… но мне пора». Она подходит к окну: все-таки интересно разглядывать улицы из чужих окон. Асфальт блестит, притворяясь подгоревшей хлебной корочкой, свет фонарей скупо освещает двор, местами срезая перспективу. Летом здесь, вероятно, чудесно. Немного шумно при открытых окнах, поскольку дворы с детскими площадками не располагают к тишине. Но если на клумбах растут цветы и эти кусты под окнами – сирень…
– Как ты? – спрашивает Женя, подходя со спины, точно заговорщик.
– Спасибо, хорошо.
Он не провожает свою девушку, а интересуется жизнью чужого человека. Она чувствует его дыхание за спиной и замирает, боясь шелохнуться.
– Я думал о тебе. Ты мне снилась…
– Господи, Женя…
– Ты веришь в Бога?
– Наверное, нет.
– То есть сомневаешься, веришь или нет?
– Наверное, нет. Не сомневаюсь.
– Ты не похожа на атеистку. Скорее на протестантку. Сплошной протест.
– Что ты несешь. – Она качает головой и оборачивается.
Женя смеется. В его глазах целый мир. Он смотрит на нее, и от этого взгляда ее бросает в жар. Он так близко, что мысль дотронуться до его предплечья не дает ей покоя. Еще немного – и она может потерять контроль.
– Так у вас что – это серьезно? – спрашивает Слава, входя в комнату и заинтересованно проверяя на прочность дверную коробку. – Ты уже расстался с той юной медичкой? Забыл, как ее зовут.
– В студентках меда есть один существенный недостаток, – говорит Женя, с заметным нежеланием отстраняясь от нее. – На третьем курсе они убеждены, что болеют всеми известными болезнями сразу и находятся при смерти. Но нет. Я, конечно, с ней не расставался. Одно другому не мешает.
Даже если это и правда, то сказано, разумеется, нарочно, – очередное бодрое позерство, злорадство, будто она в чем-то провинилась.
– Да ты просто монстр! – с иронией восклицает Слава.
Пока эти двое, сидя на диване, о чем-то разговаривают, время от времени разражаясь громогласным смехом, она все пытается понять связь между непозволительным поцелуем и своим теперешним состоянием. Ничего путного не выходит. Никаких знаков. Женя то и дело бросает в ее сторону недвусмысленные взгляды: она потрясенно отмечает про себя, что это – не шутка и не предложение, а внутренняя борьба, которую он пытается спрятать на свой лад. Значит, не так уж он неуязвим, как оказалось. Он жалеет о том, что произошло, или не жалеет? А что, собственно, произошло? Как будто ничего, просто все перевернулось с ног на голову. Дело ведь не в том, что Слава его друг. Точнее, не только в этом. Она думала, что тот поцелуй был некой личной Жениной победой, но теперь отчетливо видит, что он стал его поражением. Женя не может, не умеет признавать поражений. Напускное равнодушие красноречивее любых слов. Не говоря о плохо скрываемом превосходстве в этом похлопывании Славы по плечу, такая ненавязчивая демонстрация триумфа – блеф человека, у которого жизнь (якобы) удалась, подумать только, едва за двадцать, а уже квартира, заботливо приобретенная родителями, чтобы не пришлось мыкаться по коммуналкам.