Негнущимися от холода пальцами она набирает код подъезда, дверь делает конвульсивный вздох, впускает ее в свою пасть, она чувствует сухой, незыблемый запах старости и постоянства.
Все пройдет, думает она. Даже будущая зима. Даже царапина на штукатурке стены у двери.
79
В классе шумно, как везде, где есть дети. В особенности первоклашки. Они обступают пианино до моего прихода, робкие заражаются отчаянностью смелых и топают пальчиками по клавишам инструмента в надежде не быть застигнутыми врасплох. Каждому ребенку интересно, всем любопытно, как пианино издает звуки, даже если пару недель назад он согласился учиться игре на домре или саксофоне. Никто не стремится топать по порядку, взбираясь по ступенькам гаммы вертким указательным пальчиком, о нет! Каждый считает своим долгом почирикать на самых высоких нотах или невольно сымитировать поступь грозного, страшного медведя на контроктаве. Любым изощренным способом подражать настоящей игре на пианино – это весело. В особенности первоклашкам на первых учебных занятиях в конце сентября.
Когда я решительно вхожу в класс, включается режим звуко– и шумоизоляции. Они еще не привыкли ко мне. Не знают, чего им стоит от меня ожидать. Я просто та тетя (многие не запомнили моего имени-отчества), которая будет помогать им читать с листа и заставлять зубрить основные вехи творчества великих композиторов. Пока же головастики-нотки взялись за ручки и бессмысленно пляшут по партитуре. К тому же есть сомнения в том, что все эти композиторы на портретах такие уж великие.
Послеполуденное солнце скупо освещает кабинет, светлый квадрат окна падает на пол. Многие из ребят уже утомлены. Мир, в котором из расписания вычеркнули детсадовский тихий час, заменив его постоянной гонкой за знаниями, не каждому по вкусу и силам. Это заметно по рассредоточенным взглядам мальчишек, зафутляренных в рубашки с жесткими воротничками, и хмуро сведенным бровям девочек, расправляющих складки форменных юбок.
Я невольно думаю об Иде, о том, как она будет справляться с изменениями в режиме, когда они произойдут. У меня самой внутри все еще кричат чайки Адриатики и плещется немного ракии. Длительный отдых способствует появлению духа разрушения. Созидание мы собираем по крупицам долгими осенними вечерами. Кажется, все, на что мы сейчас способны, – это лечь и уснуть. Просто уснуть. Не стоит преувеличивать, лечь здесь негде.
Сейчас душа требует чего-то легкого и воздушного, хорошо бы пирожное. А лучше – торт. Но поскольку это невозможно, остается обратиться к Кюи.
Я уверенно включаю оркестровую сюиту № 3, и лица детей светлеют. В этой сюите много весенней суеты, то, что нужно в этот дремотный день. Спустя две минуты прослушивания можно начинать сеять горошины на нотном стане, не забыв воздать Цезарю – цезарево. У Кюи были незаурядные ученики, дорогие дети. Например, принц Сиама и будущий император.
45
Красный трамвай, я думала о нем каждую осень, так, походя, как о том, что хорошо бы купить антикварный столик когда-нибудь в будущем или что если найти настоящий миндаль, не старый и не гнилой, то марципан можно сделать самой. Есть такие мысли-стрелы – стремительные, проносящиеся, буквально взгляд с предмета на предмет перевел, и нет ее, мысль тебя покинула, а трамвай позвякивает, и можно было бы хоть раз доехать до улицы Якуба Коласа, например, и все-таки сесть в него. Ради осени или ради вида из трамвайного окна, или просто на память.
Я сижу в нише комнаты, такая специальная ниша есть в этой комнате, здесь получилась бы отличная гардеробная, но мы решили, что лучше всего обустроить рабочее место для нашей будущей школьницы, и временно оставили только комод. Она большая и страшная, эта ниша, теперь я сижу там, в углу, возле комода, пыль с ротанга плохо стирается, особенно в переплетениях лозы, я сижу и смотрю на эту пыль этого комода в этом углу уже второй месяц. Не буквально, конечно, что бы ты обо мне подумал, если б я прям на пол уселась (к тому же я не мыла полы девятнадцать дней). Я сижу на диване и смотрю на этот угол, где гипотетически живу (уже второй месяц), потому что, когда у людей горе, они совершают непонятные посторонним действия, но ты-то, надеюсь, понимаешь, почему я загнана в угол.
В голове так же, как в космосе, иногда там пулеметная очередь сонаты № 7 Прокофьева, я ненавижу это состояние. Задергиваю шторы, потому что кажется, что из окна всегда кто-то наблюдает за мной, как Бог-отец с витража Выспяньского.