Потом папа работал водителем в леспромхозе. На бензовозе, на лесовозе. Потом перешёл в пожарную часть. Тоже водителем. Это я уже помню хорошо. А то что было до «пожарки» не помню по причине малолетства или своего отсутствия. Не помню нашей собаки Шарика, не помню лисы. У нас дома (во дворе) какое-то время жила лиса. Потом сбежала. Не помню, как наша семья жила в бараке. А дом, который помню, был на Лесной 22.
Маленький уютный «частный» домик на две семьи, который стоял на сопке, с шикарным видом на море (залив Делангля в Татарском проливе) и маленьким двориком, поросшим «ромашкой пахучей» (Matricaria discoidea). Это такая невысокая, очень мягкая и душистая трава у которой цветы совсем без лепестков. Сейчас дома нет, на его месте поставили котельную. Дома уже давно не было, а кладбище, сопки и шикарный вид на залив так и остались. До 17 лет я прожил на Сахалине. Сначала на Лесной 22, потом нам дали квартиру в двухподъездной двухэтажке.
А ещё за домом был огород с картошкой, морковкой, укропом, луком, редиской и т.д. И ещё были огороды. Не очень большие. Всего 4 (Четыре). Во дворе был погреб для хранения запасов, а в доме – подпол. За тем огородом, который у дома, было кладбище, сопки и лес. Моё детство прошло в период правления Брежнева. Стабильный период со стабильными ценами и стабильными зарплатами. Папа был немного другой – в пьянках не участвовал, интеллигентом не прикидывался, просто делал своё дело. Делал хорошо. На работе его ценили, в посёлке относились с уважением. Хозяйство было не весть какое огромное, но крепкое. Мама также «звёзд с неба не хватала», просто работала. Без попыток подмазаться. Честно, без заискиваний и подмазываний.
Родители не были жадными и расточительными не были. Им и нам вполне хватало того, что было, и чтобы обязательно было время побродить по лесу, сходить на берег моря. Сложа руки сидеть не удавалось, потому что если не было «бытовухи», то бродили по лесу или по берегу моря. Иногда совсем просто так.
Если в лесу случался офигенный урожай грибов, то отец за бесплатно развозил их по знакомым. Грибные и ягодные места не показывал, не из жадности, а потому что вытопчут. На Сахалине и сейчас у многих есть своя речка Бобровка. Такой речки нет на картах Сахалина, но она часто присутствует в рассказах грибников, ягодников, рыбаков и охотников. Так же, как и грибами, отец делился рыбой, за бесплатно. После пенсии папа плёл корзины и мочалки. На корзины шли упаковочные ленты, которые папа находил на берегу моря, а на мочалки – обрывки сетей и упаковочные верёвки, тоже с берега моря. Хобби такое было, чтобы не бездельничать. Потом раздавал их соседям.
Ещё родители никогда «не мыли кости» окружающим. В посёлке ходило очень много сплетен и слухов. Иногда они долетали и до нас. Есть такая категория людей, основное занятие которых разносить и раздувать слухи и сплетни. Родители в этом не участвовали, не разукрашивали подробностями, не передавали дальше, не обсуждали дома. Хватало тем для разговоров кроме сплетен.
Специально чему-то меня не учили, просто подавали пример и следили чтобы хорошо учился и не хулиганил. В результате основы отношений к миру и окружающим плотно уселась не только в голове, но и во всём мне. Может быть, потому что не противоречила генетической памяти? Один из знакомых, глядя на то как я мастерю из подручных материалов какую-то очередную приблуду, которая облегчит мне жизнь, с горечью сказал: «А мой отец ничему меня не учил». И мой тоже не учил! Он научил каким-то основам, а так, чтобы учить как что-то делать – этого не было. Основы, которые оказались полезными. Я наших детей учу так же – больше творчества, больше импровизации. Даже в кулинарии. При минимальном риске для себя и окружающих.
Что такое инфляция в советские времена мы не знали. Это было где-то далеко и никак не с нами. Когда она нас постигла, не огромные, но достаточно внушительные сбережения родителей обесценились. Потом государство сбережения проиндексировало и вернуло. Вместо двух машин, которые можно было купить когда то, вернули деньги на четыре булки хлеба. Я в очередной раз понял, что надеяться можно только на себя.
Папа умер в начале декабря 2001 года. Умер просто и быстро. Принёс из подвала уголь, лёг на кровать, а через пять минут его не стало. Ему было 73 года. 73 года нелёгкой и нескучной жизни. В Сибири мужики так и умирали – сделал всё по хозяйству, лёг на лавку и умер. Я не смог прилететь на его похороны. Перелёт стоил как полугодовой доход. А запасов у нас тогда не было. Нет и сейчас. Я живу так же, как и мои предки – здесь и сейчас. Совсем не думаю про завтра, но «в колодцы не плюю». Стараюсь не плевать.