– Пан министр, – в обычно спокойном голосе президента звучало железо, – Вы когда‑нибудь горели в танке?
– Нет, пан президент!
– А раненым в живот Вам быть не приходилось?
– Но, пан президент…
– Тогда понятно, почему Вы так рветесь в бой, – самого Коморовского такие страсти тоже миновали, но он не считал это принципиальным. – Вы готовы лично возглавить передовую роту?
– Но, пан президент…
– Что, пан президент? Если не готовы, будьте добры успокоиться и включить голову. Вы давно уже министр, а не душман! Панове, какие еще есть мнения?
Почему‑то упоминание о моджахедском прошлом Радослава разрядило обстановку. В дальнейшем совещание шло в сосредоточенном, деловом ключе, и было очень результативным.
– Итак, – подвел итог президент. – За пределы наших границ ни шагу. Атаки вермахта отбивать, применяя всё имеющееся вооружение. С русскими стараться в конфликт не вступать. При контакте и попытках прохода на нашу территорию стараться объяснять ситуацию и просить ждать приказа из Москвы. Огня без крайней необходимости не открывать. Госпоже канцлеру я позвоню сам. Генсеку НАТО – пан генерал Клых. А вы, Радослав, – он мстительно посмотрел на Сикорского, – в течение получаса придумайте, как связаться со Сталиным.
г. Брест. Девятая погранзастава.
В. С. Нестеренко, директор ЧОП «Фрида»
Дымить в помещении не приучен с детства. Да и лейтенанту поспать надо, как он признался, третьи сутки на ногах. Вот и вышел в курилку. Задымил…
– Товарищ командир, разрешите обратиться?
Рядовой. Молоденький совсем, лет двадцать. Невысокий, крепенький, кареглазый, волосы рыжеватые, даже при короткой стрижке курчавятся. Лопоухий немного. Сразу видно, что недавно с гражданки. На все пуговицы застегнут и форма не обмятая. В глазах любопытство так и плещется.
– Обращайтесь.
– Рядовой Абрам Фридлендер! А вы правда из будущего?
Млять! Не может быть! А почему, собственно, не может? Дед же именно в этих местах войну встретил, а они с одной комендатуры. Вот с этой. Значит…
– Правда! А скажи, боец, есть у вас такой – Василий Нестеренко?
– Есть, товарищ командир. Позвать?
– Позови, если он не занят.
– Я мигом! – он поворачивается, окидывает взглядом окрестности и громко кричит, – Васька! Иди сюда!
Один из пограничников неторопливо разворачивается к нам. Высокий, мускулистый, с хорошей фигурой. Форма сидит ладно, как будто скроена под заказ. Всё верно, он на два года старше Абрама, уже послужил, пообтерся. Два треугольника в петлицах. Папироска висит на краю губы. Голубые глаза сканируют местность. Иначе не скажешь, именно сканируют.
– Ну чего тебе, малохольный, наряд захотел? Форму обращения забыл?
– Вас, товарищ сержант, товарищ командир спрашивает, – малость стушевался рядовой.
Василий меряет меня взглядом. Видно, что он еще не определился, как к нам относиться. И ко мне тоже. Вроде и командир, но ведь ни к РККА, ни к НКВД не принадлежу. С другой стороны, видел, что начальник отряда общался на равных, и с начальником заставы посторонний чаи гонять не будет. Решается.
– Товарищ командир, сержант Василий Нестеренко! Прибыл по Вашей просьбе!
Ишь ты! Не по приказанию, по просьбе. Ладно, не таких обламывать приходилось. Хоть ты мне и дед…
– Здравствуйте, сержант. Ты хоть знаешь, что твоя Анюта беременна?
Вся шелуха слетает мигом. Остается двадцатидвухлетний удивленный пацан.
– Как беременна? Откуда Вы знаете? У меня ребенок будет? Когда?
– Сын у тебя будет. Сергей. Что, не помнишь, когда сына делал?
Начинает считать, шепча губами и сбиваясь… Нет, дед не был неграмотным. И дураком тоже. От счастья ошалел. Первым не выдерживает Абрам:
– Через семь месяцев родится. Ты два месяца, как в увольнение ездил.
– Ага, правильно, – выдыхает Вася. – Это точно? Ах ну да, Вы же из будущего. Вы что про всех знаете?
– Нет, только про вас двоих.
– Почему про нас?
– А вы мне родственники.
– Оба? Не может такого быть. Он же жид! – запоздало оглядывается, не слышит ли кто вырвавшееся слово. – Что, мы в будущем с ними породнились? Да не в жисть!
– Вы уже в курсе, что от войны чудом сбежали? Так смотрите. Оба.
Достаю заветную фотку. Они впиваются взглядом. На фотке рейхстаг. Выщербленные пулями и осколками колонны, крошево камня, какая‑то перевернутая тачка. Трое солдатиков на переднем плане. Мятая, видавшая виды форма, запыленные лица. И большие надписи над их головами. Две фамилии. Два имени. Их имена и фамилии.
– Это что?
– Рейхстаг. Берлин, май сорок пятого. Победа.
– Видишь, – совсем по‑мальчишески толкает Абрама мой дед. – Я выше расписался. И крупнее!
Вот он, момент истины.
– Извини, Василий, – говорю. – Ты не дошел. Погиб в сорок третьем под Конотопом. Это Абрам писал. За обоих.
Я им рассказываю всё, что знаю. Долго. Подробно. Про то, как погибла застава. Как Васька тащил из окружения раненого Абрама. Как Абрам тащил через линию фронта раненого Ваську. Про их встречу в Сталинграде. Про Курскую битву. Про освобождение Киева. Про безвестную высоту под Конотопом. Про могилу у подножия той высоты. Про Варшаву. Про Берлин. Про Парад Победы. Про них…
Я рассказываю про семьи, их довоенные и послевоенные семьи.
Про беременную Анюту Нестеренко, отставшую от поезда, везущего семью в эвакуацию и мечущуюся на путях на безымянном полустанке, а потом втягиваемую раненными бойцами в санитарный эшелон (поедешь с нами, девонька, негоже тебе немца дожидаться)… Про ту же Анюту, кормящую маленького Сережку не отходя от станка… Про Веньку Фридлендера, брата Абрама, четырнадцатилетнего пацана, кидающего уголь в топку паровоза где‑то в казахской степи под аккомпанемент подбадривающей скороговорки машиниста, ровесника первых паровозов: «Шуруй, Венька!»… И про другой паровоз, где Васькин дед, мой и его полный тезка, кричит другому пареньку: «Шуруй, Витька!»… Про мать Абрама, падающую в голодный обморок за операционным столом… Про шурина Абрама, брата еще не знакомой ему будущей жены, не взятого в армию из‑за «брони», но ушедшего в ополчение и погибшего в подмосковных окопах, так и не успев сделать ни одного выстрела. Про казака Сергея Нестеренко, бросившегося с гранатой под танк…
Я рассказываю про… про то, чего теперь уже не будет. Даже если случится обратный перенос, и дивизии вермахта рванут на Москву – не будет. Потому что будет всё по‑другому. Потому что здесь я с ребятами, и весьма неплохим боезапасом. Потому что гонит к Москве Фима с его головой. Потому что…
Они слушают, раскрыв рты, забыв, кто из них сержант, а кто рядовой, кто еврей, а кто казак, забыв обо всем.
Я рассказываю, а сам понимаю, что если пшеки завтра начнут махать шашками, им не светит. И бундесам не светит. И китаезам. И пиндосам. Никому. И не из‑за моих бойцов и Фимы с его идеями. Не из‑за наших станков и ноутбуков. Не из‑за подлодок с ядерными боеголовками. Из‑за этих ребят. Из‑за миллионов таких мальчишек. Которые еще совсем дети, которые еще ничего не умеют. Но они, в той, прошлой истории остановили Гитлера. И они в истории нынешней остановят кого угодно. Даже без современного оружия. Даже если окажутся вообще без оружия. Все равно, остановят. Они просто не умеют иначе…