Сам он даже не сомневался, что навестит ту ещё раз, возможно, дело было не только в плотском удовлетворении, но это он оставил на потом. Кива же была в том состоянии, когда всё равно. Она не могла перед ним дать волю чувствам, не хотелось проигрывать ещё больше, не хотелось быть слабее, чем уже оказалась. Мужчина уходил, надел пальто и шляпу, выплюнул остаток сигареты, раздавил ногой и вышел.
Прошло долгих двадцать минут прежде, чем Кива смогла закричать и расплакаться в голос. Слёзы душили горло, глаза предательски щипало, обзор застилался слезами. Она давно не плакала так, и как ей самой казалось, что уже никогда не сможет так рыдать. Эта мысль показалась ей неуместной и безумно смешной. Она одновременно плакала и смеялась. У неё была истерика. Прошло ещё много времени, прежде чем она смогла успокоиться. Голова к тому времени болела и весила целую тонну, низ живота неприятно болел и щипал. Всё тело и душа болели. В этой небольшой агонии она и уснула, отпустила себя навстречу теням забвения, столь необходимого ей сейчас.
Комментарий к Знакомство с новым.
(*/▽＼*)
========== В таверне. ==========
Если пробуждение прошлого дня несло в себе свет, то пробуждение этого дня тьму. В первые минуты Кива даже не поняла что с ней: голова не стала легче ни на грамм, а болящих мест прибавилось. Отрывки воспоминаний поспешили ей напомнить о событиях минувшего вечера. Она судорожно огляделась, боясь, что снова окажется не одна. Но никого кроме неё не было. Девушка, наверное, заплакала бы снова, если бы не тяжёлая головная боль и без того опухшие глаза. Она подняла руки к лицу. На запястьях были следы от впившейся верёвки, на правом вдобавок рана от ножа, которая, благодаря её вчерашним попытка вырваться, разошлась больше, чем была изначально. Кровь уже успела запечься. Девушка закрыла лицо руками, тяжело дыша, так она просидела какое-то время, пока не взяла разум, который так и подкидывал ей фрагменты изнасилования, под свой привычный контроль. Кива обнаружила, что вчера она не застегнула рубашку, а может, ей было вчера просто наплевать на это. В мрачной, отравляющей иронии она подумала: «А что ещё могло случиться с такой трущобной крысой, как я? Удивительно, как мне удавалось избегать этого раньше». Одно она могла для себя определить точно, ей потребуется некоторое время, чтобы понять, принять это событие в свою жизнь. Точно так же, как сжилась с уличной жизнью, смертью матери, первым убийством. Она сможет, у неё не было выбора, кроме как принять. Бороться было бессмысленным, потому что она не может вернуться назад и что-то исправить. Это уже произошло, стало частью её, глупо отрицать это. Кива попробовала выпрямиться, спина в области лопаток неприятно заболела. Внизу живота зудело и болью отдавалось при движениях. Снова, опять, в который чёртов раз за последние дни, нещадно болел правый бок. Не удавалось ему зажить нормально, чья была в этом вина. Рука скользнула к левому плечу, ощупывая. Повязка не была мокрой, значит, кровь не шла. Такое более чем удовлетворило девушку, не хотелось ничего поправлять или как-то заглушать боль. Так даже лучше, боль напоминала, что девушка существует, что всё это не сон, что не будет спасительного пробуждения. Если она существует, значит должна справиться с внутренней болью. Девушка легла назад на матрас, который, казалось, начал вонять ещё сильнее. Внезапно накатило желание разрыдаться, всё же она была девушкой, никто не мог помочь ей с этим. Кива ощущала себя использованной, ещё грязнее, чем обычно, сломанной. Но этот порыв вдруг её взбесил. Кива вонзила пальцы левой руки в рану на правой, раздирая ту ещё больше. Разум послушно отвлёкся на боль, и на глаза навернулись слёзы, но в этот раз не переживаний, а боли. Она ненавидела быть слабой, а изнасилование и такие чувства делали её ещё слабее. «Тебя не убили, не искалечили, хватит жалеть себя. Ставь приоритеты правильно», — одёрнула она себя. Она была жива и могла чувствовать свою агонию, но так же она могла справиться с ней, потому что иного не было дано.
Несмотря на все эти маленькие победы в голове, двигаться не хотелось, Кива всё ещё погано себя ощущала. Губы болели, она сначала не поняла почему, но затем вспомнила, откуда ранки. Кадры снова стали мелькать в памяти, сжимая комок внутри живота. В какой-то момент тошнота стала подкатывать к горлу, вынуждая девушку принять сидячее положение. И если бы было чем, то наверняка её бы стошнило. Она посидела некоторое время, уперев руки в колени и наклонив голову, ожидая повторных позывов. Их не последовало. Взгляд случайно упал на книгу, и внезапная злость вдруг вскипела в ней. «Это всё эта дурацкая хреновина, не следовало даже приносить её». Она хотела было кинуть книгу в угол, выплеснуть злость, обиду, боль. Взяла её, замахнулась, но не швырнула. Если кто и виноват, это она сама, а не безобидный дневник. Она слишком увлеклась и забылась, за это и пострадала. А книга только лишь рассказывала ей историю. Не дав выход этому порыву эмоций, тот ушёл внутрь, усиливая усталость и беспомощность. Кива пыталась поесть, но яблоки комом вставали в горле, поэтому она отложила эту затею. Остаток вечера она пролежала во внутренней борьбе, перестраивая своё сознание так, чтобы случившееся не перемололо ее целиком. Сон снова накрыл ее, ей даже что-то снилось в этот раз. Правда, когда девушка проснулась, не могла вспомнить что именно. После сна стало получше. Нет, боли внутри не стало меньше, и в целом ощущения не стали приятней, просто прошла голова. Рассудок уже пережевал часть событий и встроил их в её понимание. Мысль об изнасиловании уже не вызывала ту бурю эмоций, что день назад. Было неприятно, но не было той жалости и обиды. Кива решила наконец перевязать запястье. Из прострации вывело чувство голода. Она хотела бы заставить себя съесть яблоки, но почему-то нахождение в месте, где её поймали, стало нервировать и раздражать. Кива подумала о том, чтобы пойти на место общего сборища, может там будет кто-то, и она сможет отвлечься. Но что она им скажет? Хочет ли она, чтобы они видели сейчас её в таком состоянии? Нет, не хотела. Мысль о товарищах привела с собой другую. Когда случалось что-то тяжелое, они выпивали, стараясь смыть с себя всю тяжесть. Раньше она даже не думала присоединяться к ним в их небольшом бегстве от реальности, но сейчас…эта мысль привлекла. Кив прислушалась к себе, выжидая какой отклик найдёт мысль об алкоголе. Возможно, ей это и надо. Хотя, скорее роль в этом решении сыграла некая апатия. Девушка вышла из сарая, подошла к забору, где ей почти удалось перелезть. Ножа не было, но был виден оставленный им след. Она брела по улице с пустым взглядом, уже зная, куда направится.
Кива зашла в трактир, принадлежавший Зелу. Тот знал девушку довольно долго, поэтому был весьма удивлен её прибытием. Кива редко заходила к нему, особенно после того, как прибилась к группке, которую возглавлял Ал. Его так же удивил её внешний вид, слишком уж бросались в глаза следы на шее, происхождение которых не вызывало у него ни малейшего сомнения. Ему это показалось странным, ведь за девушкой он никогда такого не замечал. Она подошла к стойке, ни на кого не обращая внимания.
— Привет, Кива! Давненько не было слышно тебя.
— Пожалуй да, — медленно ответила девушка, сфокусировала на трактирщике взгляд. — Зел, дай мне что-нибудь горячего…и принеси что-нибудь выпить. Сегодня я хочу выпить.
Зел спокойно выслушал ее просьбу принести ей что-нибудь горячего, а вот вторая просьба, дать ей что-нибудь горячительного, шокировала его. Сколько он помнил Киву, а помнил он её с восьми лет, та никогда не заходила с целью выпить. Даже больше, когда её друзья иногда выпивали у него в трактире, она никогда не присоединялась к ним. Но, тем не менее, без особых колебаний вынес ей миску похлебки и поставил перед ней стакан с дешёвым вином, иного в подземном городе и не достать. Девушка не поблагодарила его и с пустым, обращённым внутрь себя, взглядом пошла в самый дальний угол. Да, его такое поведение несколько опечалило, но ему было, по сути, всё равно. К тому же, у него хватало сегодня гостей, одним из которых, по невероятному совпадению, был Кенни Аккерман. Зел был одним из немногих в Подземном Городе, кто знал, какой род и чья семья породили профессионального убийцу. Такова уж была работа трактирщика, иногда доводилось слышать лишнее. Он благоразумно предпочитал умалчивать об этом факте, ибо это знание ставило его под угрозу сразу с нескольких сторон. Он смутно помнил, что изначально семья Аккерманов жила в столице, они были аристократами и служили королю. Потом всё резко изменилось, и начались гонения. Многие члены семьи были убиты, выжившие отказались от фамилии и скрылись в нищете.