Неожиданно я почувствовал ее запах. Тело дернулось, как от удара электрического тока, и без всякого участия с моей стороны рванулось вперед. Вскоре рот заполнила сладковатая жижа, восхитительная на вкус. Я так и не понял, что это было — корень какого-то растения? Но на такой глубине под землей могли расти разве что грибы…
Я, или, вернее, мое тело, рвало пищу огромными кусками в безнадежном стремлении насытиться. В конце концов тут же, на месте трапезы, его сморил сон. Но и это не имело ко мне прямого отношения, поскольку в неподвижном теле мой мозг продолжал бодрствовать. Я понимал, почему: пытка не должна прекращаться ни на минуту.
Вряд ли можно придумать тюрьму страшнее этой. Самым чудовищным была полная безнадежность. Мои разум, заключенный внутри этого ходячего живого мешка, будет прозябать здесь до тех пор, пока я не сойду с ума.
Единственное, что со временем, возможно, удастся, так это, подчинив своей воле все рефлексы чужого тела, заставить его умереть. Если мне позволят сделать хотя бы это.
Иногда я все же засыпал, погружаясь на несколько секунд в вязкую массу забытья без сновидений. Меня лишили даже нормальных человеческих снов. Постепенно на дне беспросветного отчаяния стал рождаться протест против совершенного надо мной насилия. Именно чувство протеста, сознание несправедливости происшедшего и чудовищной несоизмеримости моих проступков с последовавшим наказанием помогло мне преодолеть отчаяние и не лишиться рассудка.
Я старался составить хоть какое-то представление о своем теперешнем теле, но это удавалось с трудом, поскольку я не видел его и не ощущал ничего, кроме простейших рефлексов. Спереди у него (или у меня?) были слабенькие рудиментарные лапки, целых четыре пары. И хоть они не могли приподнять тяжелое, раздутое от постоянной жратвы тело, лапки при ползании оказывали довольно существенную помощь.
Может, это к лучшему, не иметь возможность видеть то, во что превратили меня палачи Аристарха? Если бы я знал все — мне, наверное, так и не удалось бы справиться с отчаянием в первое время моего нового существования.
Эта мысль родила странный отклик во внешнем мире. По прошествии многих часов, дней, лет я услышал два голоса. Вначале возник чирикающий свиристящий посвист, но, усилив внимание, я вдруг, неожиданно для себя, стал разбирать в каскаде непривычных звуков отдельные слова, а затем и целые фразы.
— Эта личинка, Дон, ведет себя странно. Она ненормально развивается, мало ест и слишком много движется.
— Ах, оставь! Все они такие в первые дни после воплощения.
— Но за этой личинкой мы должны наблюдать особо.
— Глупости. К концу третьей фазы их уже никто не отличит друг от друга.
И тут впервые со времени пробуждения в своем теперешнем состоянии я увидел картинку. Внутри световых пятен, заполнявших обе стороны моей головы, внутри каждого из них двигалась часть существа из ночного кошмара: жвалы, усики, выпученные фасеточные глаза… В конце концов я узнал крейгов.
Много позже, обдумав услышанное и пережитое мной, я начал догадываться, почему на Адре все время уменьшалось количество людей и увеличивались колонии подземных жуков. Каким-то образом крейги научились превращать нас в своих личинок или всего лишь в пищу для них. Возможно, часть изуродованного человеческого сознания передавалась затем жукам. Вот откуда их хитрость, коварство и ненависть к людям.
Этот извращенный, полный злобы и боли мир не имел права на существование!
Но он существовал, и пока что я вынужден был жить по его законам.
Шли дни, часы, годы. Мое тело научилось быстрее находить пищу.
Надсмотрщики-крейги больше не появлялись. Предоставленный сам себе и своему отчаянию, я вел довольно странную жизнь, не совсем ту, которую предопределили мне мои палачи.
Я изучил и запомнил целую систему узких туннелей, внутри которых вынужден был беспрерывно передвигаться в поисках пищи. Я установил, что колония крейгов располагается в нижней части здания храма и даже, возможно, имеет свои собственные выходы наружу. Впрочем, сейчас, пока я был личинкой, это не имело никакого значения. Мне оставалось лишь накапливать информацию и откладывать ее в памяти до лучших времен.
Мое новое тело обладало одним бесспорным достоинством — оно не болело, а следовательно, не мешало мне думать.
«Воин проигрывает сражение лишь тогда, когда считает его проигранным». И я собирал сведения о внешнем мире, делал выводы, стараясь не слишком часто облекать их в конкретные мысленные формы, подозревая, что мои мучители не перестают наблюдать за мной. Сейрос научил меня экранироваться от внешнего мысленного воздействия, и сейчас я вполне успешно с этим справился.
Теперь, если только палачи Аристарха не находятся рядом, они могут подумать, что я наконец умер. Глухая темная стена — ничего больше мысленный щуп не сможет обнаружить в моем сознании.
И пока тело наслаждалось пищей, за этой стеной продолжалась лихорадочная работа.
Напрасно они оставили мне человеческий разум. Напрасно. Собственно, в борьбе, которую я начал, войдя в храм Света, физическая сила не играла никакой роли. На мгновение во время нападения слухачей я забыл об этом и жестоко поплатился. Но теперь я шаг за шагом протягивал щупальца своего тренированного мозга во все стороны, собирая по крохам рассеянную в пространстве силу, концентрируя ее внутри сознания и вновь повторяя цикл.
Я направлял поток собранной энергии на глаза. Именно они были сейчас самым важным. Прежде всего я должен был вернуть себе нормальное человеческое зрение.
Тело личинки весьма пластично, оно все время меняется, проходя различные стадии превращений. Этим я и воспользовался. Обычно такой процесс направляется генетическим кодом, ну а если слегка подправить сам код, совсем немножко изменить в нужную сторону? Главное, не перегнуть палку, не перейти тот рубеж, за которым чужеродный организм уже не сможет приспособиться к слишком резким изменениям и попросту погибнет.
Конечно, я сильно рисковал, проводя эксперименты над самим собой, так как в конце мог получить кусок желе или некое невообразимое и ни на что не годное чудовище. Но другого подопытного тела у меня не было, и я не собирался упускать даже ничтожный шанс. Во что бы то ни стало я должен вырваться, уйти от моих мучителей. Для этого необходимо тело, способное быстро передвигаться и нормально видеть. Ни о чем другом я сейчас не мечтал.
Был, правда, еще один путь. Можно дождаться естественного завершения цикла. Но позволить превратить себя в крейга? Одна мысль об этом казалась мне чудовищной.
К тому же я не знал, сколько лет длится полный цикл развития личинки, и почти не сомневался, что к его завершению от моей человеческой личности не останется и следа. Если у меня и была какая-то ничтожная надежда спастись, то осуществлять ее нужно как можно быстрее.
Первые успехи проявились совершенно неожиданно. Пятна света внутри моего зрительного пространства начали сливаться в одно целое! Границы между ними размывались, у меня изменялось само строение глаз! Я догадался об этом, впервые сумев рассмотреть неподвижный предмет. Глаза насекомых устроены так, что видят только движущиеся объекты в момент их перемещения из одного сектора в другой.
Неподвижную часть мира, разбитого на тысячи осколков в своих крохотных фасетках, они вообще не замечают. Но я его видел! И эта маленькая победа показалась мне чрезвычайно важной, она позволила возродиться надежде, позволила строить какие-то планы, даже мечтать…
Я уже думал о том, как вырвусь из подземелий храма, вспоминал, в каком направлении находится гавань. Возможно, наша лодка все еще стоит у причала.
Конечно, она там стоит — краж на Адре замечено не было. Кому может понадобиться старая чужая лодка? Под покровом темноты я оттолкну ее от берега, и с каждым часом, с каждой минутой проклятый храм будет отдаляться от меня все дальше.
Может быть, потом, окончательно придя в себя, я вновь начну собирать армию, готовиться к новому походу. Но скорее всего я забуду обо всем, как только доберусь до поселка.