к делаю, с тех самых пор как занялся живописью, думаю я, а еще думаю, что для одной выставки картин, пожалуй, многовато, но я возьму с собой все, отвезу в Галерею Бейер, пусть лучше Бейер сам отложит те или иные в подсобку, он зовет ее Банком и хранит там картины, которые не участвуют в выставке, думаю я, а потом иду и опять гляжу на картину с двумя пересекающимися полосами, обе выведены густо, пастозно, как говорится, и масляные краски слегка растеклись, и там, где полосы пересекаются, получился такой удивительный цвет, красивый цвет, безымянный, так чаще всего и бывает, ясно же, для всех несчетных оттенков, какие есть на свете, названий не напасешься, думаю я, отступаю от картины на несколько метров и опять смотрю на нее, потом выключаю свет и смотрю на картину в потемках, на улице-то темно, в эту пору года круглые сутки темно или почти темно, думаю я и смотрю на картину, а глаза привыкают к темноте, и я вижу полосы, вижу, как они пересекаются, вижу, что в картине много света, да-да, много незримого света, так что, пожалуй, она все-таки удалась, думаю я и не хочу больше смотреть на картину, а сам все равно стою и смотрю; пора с этим кончать, думаю я и перевожу взгляд на круглый стол у окна, возле него стоят два стула, и на одном, который слева, сидел и сижу я, а на том, что справа, всегда сидела Алес, ну то есть пока была жива, но она умерла безвременно, и я не хочу об этом думать, и сестра Алида, она тоже умерла безвременно, и об этом я тоже думать не хочу, думаю я и прямо воочию вижу, как сижу там на своем стуле и смотрю на то место в устье Согне-фьорда, куда смотрю обычно, на мой ориентир, где вершины сосен, что ниже моего дома, будут посредине среднего стекла в двустворчатом окне, в правой его части, ведь окно разделено пополам, и обе створки можно открыть, а каждая створка в свою очередь разделена на три части, и посредине правой створки должны быть вершины сосен, и я, хоть и с трудом, различаю сосны и благодаря этому ориентиру могу разглядеть там во тьме волны, и я вижу, как сижу и смотрю на волны, а еще вижу, как иду к своей машине, запаркованной перед Галереей Бейер, на мне длинное черное пальто, а на плече коричневая кожаная сумка, и я только что заходил в Кофейню, но сегодня у меня не было большого аппетита, и вопреки обыкновению обед я брать не стал, взял только бутерброд с карбонадом и луком, да и время уже далеко за полдень, я купил в Бергене все, что собирался, так что пора возвращаться домой, на Дюльгью, путь-то неближний, что ни говори, думаю я, сажусь в машину, кладу коричневую сумку на пассажирское сиденье, завожу мотор и уезжаю из Бергена тем маршрутом, какому когда-то научил меня Бейер, как-то раз научил меня ездить в Берген и из Бергена, научил подъезжать к Галерее Бейер и уезжать той же дорогой, но в противоположном направлении, думаю я и еду прочь из Бергена, впадая в приятную прострацию, которую навевает езда, и вижу, что как раз сейчас проезжаю мимо многоквартирного дома, где живет Асле, в Скутевике, у самого моря, там и небольшая пристань есть, думаю я, и я вижу Асле, он лежит на диване и дрожит, всем телом дрожит, и думает: ну уймется ли эта дрожь? а еще думает, что вчера вечером так и уснул на диване, потому что сил не было встать, раздеться и лечь в постель, даже собаку, Браге, и ту не выгулял, надо бы поскорей вывести бедолагу, думает он, но нельзя же так дрожать, и ведь дрожь-то во всем теле, не только в руках, думает Асле, надо встать, пойти на кухню да хлебнуть глоточек, чтобы дрожь унялась, вчера-то вечером он не разделся и не лег в постель, нет, остался на диване и с похмелья отсыпался там, думает он, вот и лежит теперь и глядит прямо перед собой да дрожит-трясется всем телом, и все это, думает он, кстати, что это? пустота? ничто? отдаленность? да, пожалуй что отдаленность, думает он, а теперь самое время хлебнуть глоточек, чтобы дрожь чуток унялась, думает Асле, и тогда он выйдет из дому, уйдет в море, думает Асле, единственное, чего он хочет, единственное, чего желает, – пропа́сть, исчезнуть, как еще ребенком исчезла сестра Алида, она, Сестра, просто лежала в постели мертвая, думает Асле, и как исчез соседский мальчонка по имени Борд, упал в море за борт отцовой лодки, а плавать не умел, обратно в лодку влезть не смог и до берега не добрался, думает Асле, ну а теперь надо взять себя за шкирку, думает он, встать, пойти на кухню и налить себе добрый стакашек, чтобы дрожь чуток унялась, потом он обойдет квартиру и погасит свет, всю квартиру обойдет, проверит, все ли в порядке, а потом выйдет из квартиры, запрет за собой дверь, спустится на берег, войдет в море и будет идти все дальше, дальше, думает Асле, думает снова и снова, ведь это единственная мысль, на которую он способен, мысль, что он уйдет в море и пропадет там, в морских волнах, в ничто, думает Асле, и мысль эта знай кружит в его голове, не унимается, кружит и кружит, ведь только она, одна-единственная, реально присутствует, все прочее – пустая отдаленность, пустая близость, да нет, пустоты нет, но в его потемках все равно пусто, а все прочие мысли, сколько бы ни пытался, он помыслить не в силах, слишком они тяжелые, неподъемные, в том числе и мысль, что надо поднять руку, кажется слишком тяжелой, и он замечает, что дрожит, хотя вообще не шевелится, дрожит всем телом, и почему нет сил подумать о том, чтобы встать? поднять руку? и почему единственное, о чем он может думать, это уход в море? он хочет выпить, чтобы унять дрожь, погасить свет в квартире, даже прибраться, коли надо, ведь перед уходом все должно быть в порядке, думает Асле, и, наверно, надо бы что-нибудь написать Малышу, думает он, Малыш, конечно, уже взрослый, давным-давно вырос и живет теперь в Осло, а может, следовало бы позвонить ему? но ни он сам, ни Малыш не любят телефонных разговоров, думает Асле, или, может, написать письмо Лив? как-никак они несколько лет состояли в браке, но развелись так давно, что обид друг на друга уже не держат, а он почему-то не может уйти, ни с кем не попрощавшись, это вроде как неправильно, однако о другой, с которой состоял в браке, о Сив, он даже подумать не в силах, ведь она просто забрала Мальчугана и Дочку и уехала, вдруг взяла и уехала, ему и в голову не приходило, что они разойдутся, когда она объявила, что с нее довольно, забрала Мальчугана и Дочку и уехала, она и квартиру уже нашла, сказала она, а он ничего не понимал, думает Асле, одно время Мальчуган и Дочка приезжали к нему каждые вторые выходные, думает он, а потом Сив нашла себе нового мужа и вместе с Мальчуганом и Дочкой переехала в Трёнделаг, в какой-то там город, к новому мужу, которого себе подыскала, забрала детей и уехала, а он опять остался один, позднее Сив писала ему, требовала оплатить то одно, то другое, и, что бы это ни было, он платил, когда были деньги, думает Асле, но зачем думать об этом? ведь все это было когда-то, а теперь все приведено в порядок, все улажено, все принадлежности для живописи разложены на столе по своим местам, картины стоят в штабелях, подрамниками наружу, промытые кисти лежат одна подле другой, по ранжиру, все они дочиста промыты скипидаром, и тюбики с масляными красками лежат по порядку один возле другого, смотря сколько краски в них осталось, крышки все тщательно завинчены, мольберт стоит пустой, все убрано, все на своих местах и в полном порядке, а он лежит тут и дрожит-трясется, и в голове ни одной мысли, только дрожь, а потом он опять думает, что надо встать и выйти, запереть за собой дверь и выйти из дома, спуститься на берег и пойти в море, далеко в море, идти, пока волны не сомкнутся над ним и он не исчезнет, снова и снова думает он, а в остальном сплошь ничто, сплошь тьма, которая временами, на краткий миг, вспышкой пронизывает его, и тогда его наполняет что-то вроде счастья, и он думает, что где-то, наверно, есть пустое ничто, пустой свет, вдруг это возможно? пустой свет, думает он, вдруг и впрямь возможно такое место? во всей его пустоте, во всей его сияющей пустоте? во всем его ничто? и пока Асле думает о таком месте, которого, понятно, нигде нет, он вроде как погружается в сон, но это не сон, а телесное движение, в котором он недвижен, во всей своей дрожи, но хотя он непрерывно дрожит, все такое тяжелое, и где-то в этой огромной тяжести есть невероятно легкий свет, прямо как вера, думает Асле, а я вижу, как он лежит в гостиной, в мастерской или как уж ее там назвать, думаю я, лежит на диване, у окна, выходящего на море, возле дивана стоит журнальный столик, а на нем несколько закрытых альбомов с эскизами и несколько карандашей, все аккуратно, по порядку, это его комната, комната Асле, просто комната, думаю я, и все в ней прибрано, и у одной стены стоит большой холст подрамником наружу, изображением к стене, и я вижу, что вверху подрамника Асле написал черной краской «Сияющая тьма», вот, значит, как называется картина, думаю я и вижу в одном углу рулон холста, а в другом – деревянные рейки для подрамников, а еще вижу Асле, лежащего на диване, вижу, как он дрожит всем телом и думает, что надо бы хлебнуть глоточек, чтобы дрожь унялась, и он садится, сидит на диване и думает, что теперь надо хотя бы покурить, но он так дрожит, что не в силах даже соорудить самокрутку, придется доставать сигарету из пачки на журнальном столике, он вытаскивает сигарету из пачки, сует в рот, потом достает из кармана брюк коробок, чиркает спичкой, кое-как раскуривает сигарету, несколько раз глубоко затягивается и думает, что н