Браге, милок, говорит Асле
Милок, милок Браге, говорит он
и дрожащей рукой Асле гладит шерстку Браге, треплет его по шерстке и думает, как ему только в голову пришло, что надо пойти в море, ведь кто же тогда позаботится о собаке? неужто я впрямь готов бросить собаку, думает Асле и дрожит уже меньше, но все равно дрожит, всем телом дрожит, ох нет, думаю я, не хочу я больше думать об Асле, не хочу видеть перед собой ни его самого, ни длинные его седые волосы, ни седую щетину, не хочу больше думать о нем, смысла нет думать о нем, он же просто один из многих таких, одинокий, один из многих одиноких, просто один из многих людей искусства, художников, которых не знает, почитай, никто, кроме ближайшей родни, да кое-кого из знакомых со студенческих времен, да разве что нескольких коллег, он такой же, как любой другой художник, не больше и не меньше, один из тысяч, нет, не хочу больше думать о нем, думаю я, а немного погодя опять думаю, что все-таки надо было заглянуть к нему, одинокий ведь, опустившийся, надо было зайти и спросить, не выпить ли нам по стаканчику, и он бы мог выпить стакан пива или рюмку чего покрепче, а я – чашку кофе с молоком, потому что пиво больше не пью, вообще не пью ни пиво, ни вино, ни крепкие напитки, трезвенником стал; вот что мне надо было сделать, ведь если бы Асле тяпнул стаканчик, ему бы полегчало, он бы перестал дрожать, снова успокоился, один стаканчик – и бремя полегчало бы, не давило бы, пропустило чуточку света и воздуха, и я бы взял его с собой куда-нибудь, где другие люди, где другие тоже выпивают, сидят в компании и находят душевное утешение, вот что мне надо было сделать, не проезжать мимо, а остановиться, взять его с собой, вывести в живой мир, чтобы он ожил, но я просто проехал дальше на север, словно мне до него и дела нет, словно я хотел поскорее уехать от него, потому что невмоготу мне было, сил не было смотреть, как Асле лежит там, думаю я, вот я и проехал мимо дома в Скутевике, где он живет, будто Асле слишком тяжкое бремя, будто его боль или страдания, пожалуй, это слово точнее, вынудили меня проехать мимо, не потому, что я не хотел быть с ним, но потому… нет, не знаю, мне просто хотелось уехать, или, может, я подумал, что если заеду, то его боль, его страдания каким-то образом перейдут на меня, во всяком случае, сейчас я так оправдываю, что не заехал, не навестил его, проехал мимо… все-таки почему я его не проведал? струсил? не мог разделить его боль? не мог разделить его страдания, но что я имею в виду, думая так? это же только слова, разделить боль, разделить страдания, только слова, будто вправду возможно разделить боль, разделить страдания, думаю я и вижу, что сижу в машине, глядя на детскую площадку пониже дороги, ребятишек там нет, но на качелях сидит молодая женщина с длинными черными волосами, а на скамейке возле качелей молодой человек, у него каштановые волосы до плеч, черное пальто и шарф, дело к вечеру, уже почти свечерело, и он сидит, глядя на молодую женщину на качелях, на плече у него коричневая кожаная сумка, а молодая женщина смотрит прямо перед собой, осень, листья кое-где уже начали менять окраску, это лучшее и самое красивое время года, думаю я, и красивее всего, пожалуй, когда вечереет, когда свет начинает меняться, когда к нему примешивается толика тьмы, но еще вполне светло, и я с легкостью могу разглядеть, что иные листья уже потеряли зеленую окраску, думаю я, это мое время года, так было всегда, сколько себя помню, я всегда больше всего любил осень, думаю я и гляжу на молодого человека, который неподвижно сидит на скамейке и смотрит перед собой, будто не смотрит вообще ни на что, гляжу на молодую женщину на качелях, она тоже невидящим взглядом смотрит в пространство перед собой, и почему они сидят так неподвижно? почему не шевелятся? он сидит на скамейке, думаю я, она на качелях, оба просто сидят, а почему сидят-то? почему не разговаривают друг с другом? почему совершенно неподвижны, будто на картине? да-да, думаю я, в самом деле будто на картине, на картине, которую я могу написать, думаю я и знаю, что именно этот миг, именно эта картина, уже запечатлелись в моей памяти и никогда не исчезнут, у меня в памяти много таких картин, тысячи, и при одной мысли, при одном взгляде на что-нибудь похожее или просто ни с того ни с сего такая картина может возникнуть снова, зачастую в самое необычное время и в самом необычном месте, картина, неподвижная картина, в которой тем не менее как бы сквозит движение, кажется, будто каждая такая картина, каждая из тысяч картин, что хранятся в моей голове или уж не знаю где, что-то говорит, говорит прямо-таки явственно, только вот понять, что́ она говорит, совершенно невозможно, я, конечно, могу придумать, что картина говорит то или другое, конечно же, могу и, конечно же, придумываю, временами могу придумать, что́ говорит картина, но суть того, что она говорит, не схватываю никогда, потому что до конца понять картину невозможно, она, так сказать, словно бы не совсем от мира сего, и странно, даже удивительно, что он и она сейчас сидят будто персонажи такой вот неизъяснимой картины, которую я вижу внутренним взором, хотя вижу на самом деле: он сидит на скамейке, она – на качелях, будто не могут сдвинуться с места, будто их держит что-то незримое, вот они и сидят, кажется уже давно, сидят, будто сидели так всегда, все время, всегда, на ней юбка, лиловая юбка, которая слегка потемнела в раннем сумраке, лиловость уже отдает чернотой, а он сидит в длинном черном пальто, с коричневой сумкой через плечо, волосы у него каштановые, до плеч, и бороды на лице не видно, однако я-то не могу просто этак вот сидеть, думаю я, он и она неподвижны, и сам я тоже неподвижен, точь-в-точь как они, думаю я, но я не могу просто сидеть в машине, ведь проезжающий мимо народ станет удивляться, почему это я сижу в машине, почему не еду дальше, но мимо никто не проезжает, а если б кто и проехал, не стал бы удивляться, что я отдыхаю на съезде, скорее уж удивляться должны те двое на детской площадке, если они вообще меня заметили, но наверняка не заметили, во всяком случае, ни он, ни она на меня не смотрят, не видят, что я сижу в машине, а вокруг мало-помалу темнеет, пока что светло, но в воздухе уже витает сумрак, медленно, исподволь воздух насыщается сумраком, думаю я и все сижу, глядя на молодого человека в черном пальто, сидящего на скамейке, с коричневой кожаной сумкой через плечо, и на молодую женщину в лиловой юбке, сидящую на качелях, поскольку они так и сидят, неподвижные, будто персонажи живописной картины, да-да, но я, когда пишу картины, всегда словно бы стараюсь избавиться от тех картин, что запечатлелись в памяти, таких, как вот эта, где сидят он и она, мне хочется как бы отделаться от них, покончить с ними, я думал даже, что и художником стал оттого, что во мне слишком много картин, беда как много, они мучают меня, возникая снова и снова, являясь мне в самых разных ситуациях, и я ничего не могу поделать, разве только взяться за кисти, попытаться написать эти запечатленные во мне картины, одну за другой, и таким образом избавиться от них, но я никогда