– Теперь мы можем разговаривать, – сообщил монстр испуганной сестре. – Но у нас совершенно нет времени.
2.
Рада испытывала жалость и отвращение, одновременно и узнавая, и словно впервые наблюдая дом, в котором провела четырнадцать лет. С брезгливой сентиментальностью она осматривала свою кровать, судя по всему, доставшуюся в наследство Заботе. Узкая доска, на которой по науке полагалось спать только на спине (чтоб матка не сдвинулась куда не надо), была заправлена колючей дерюжкой с вышитыми на ней цифровыми розанами («Баба сколь прекрасна, столь и неприхотлива»). Рядом с ложем стояли кроватки, на одной из которых раньше спала Забота, а теперь, видимо, Маленький Ганс. Кроваток, застеленных голубым, было уже три, – эти дети никогда не вырастут, и, как гласила реклама «Бабьего экстаза», «забота навсегда!» У Заботы не было ни тумбочки, ни шкафчика, все вещи лежали на виду, ибо нечего потворствовать бабьей скрытности. Поэтому Рада сунула сверток под грубое покрывало с розанами, продолжая сознавать всю нелепость своего плана. Ну и пусть нелепо, пусть смешно, надо довести задуманное до конца.
Из кухни слышались голоса, и Рада пошла посмотреть на членов своего бывшего гнезда. Наблюдая, как взмыленная Забота кидается то к одному, то к другому роботу, Рада изумилась тому, что совсем недавно эти реалии казались ей совершенно обычными. Гаджеты не помогают, не облегчают труд, а только нагружают бабу еще большими заботами – ну и что с того? Роботы должны помогать людям? Вот они и помогают бабам реализовать их природное предназначение. А иначе и быть не может. Так устроен мир. Такова природа вещей. Из-за перенаселения любое семьевладение, независимо от количества маток, ограничено двумя живорожденными детьми. Однако, как известно, «баба не дурит, лишь рожая». Многоплодность и многодетность – незыблемое предназначение матки, нерушимый закон. Поэтому участковые старейшины (или какие?… Радость тогда не знала) нашли мудрое решение. Семьевладениям вменялось в обязанность оформлять цифровых сыновей, кои могли в полной мере удовлетворять природную тягу маток к заботе, а господ к опеке. Причем чем больше голов насчитывал цифровой выводок, тем выше поднимался рейтинг семьевладения, повышая шансы на выигрыш разнообразных призов, вплоть до дома в престижном участке или Чада-PRO. Но их гнездо было небогатым, отец мало зарабатывал на своем заводике (сейчас Радость это понимала, но в прежней жизни ей не полагалось знать, куда и зачем удалялся днём господин), дети же являлись дорогим удовольствием, поэтому они не апгрейдили Маленького Ганса лет восемь, а четвертого сына, приносящего полнодетность, смогли позволить себе только сейчас. Радость вспомнила недавно прочитанное историческое сочинение, повествующее о том, как сначала электрификация, а потом компьютеризация способствовали женскому освобождению, и каким мощным эмансипаторным потенциалом обладает технология. Вот бы привести автора сюда, – раздраженно думала Рада, – и показать, как тринадцатилетняя Забота – красная, в заплеванном смесью платке – пытается кормить робота-младенца, усердно старающегося ей помешать. Или показать, как Забота утром устраивала большую стирку. Парадайзер позволял Раде видеть одновременно и дополненную райскую реальность, и реальность без дополнений. И она с тоской наблюдала, как на второй картинке Забота старательно месит пустоту: программа стирки не могла завершиться без того, чтобы баба вручную не помяла, не сполоснула и не отжала цифровые копии белья, нарисованные в цифровом тазу… Впрочем, всё это бессмысленно. Автор текста об освободительных технологиях никогда бы не воспринял подобные картины в качестве возражений. Ведь он рассуждал только об
аде, исследовал и осмыслял историю ада, совершенно не учитывая в своих теоретических построениях райские реалии. Вообще, их мало кто учитывал – это было бы равносильно учёту древних сказок или мифов. Кому интересен потусторонний мир – далекий, почти нереальный, просто-напросто забытый…