Энрико нравится, когда после долгих часов, проведенных верхом на лошади, его смаривает сон. Тогда он кладет голову на лошадиную гриву, закрепляясь поводьями вокруг шеи животного, и продолжает ехать верхом в полусонном состоянии с прикрытыми глазами, открывающимися лишь тогда, когда нужно. Он продолжает ехать, в рассеянности, углубившись в свои мысли, как в мягкие, темные воды, на дно, в глухой шелест трав и водорослей, в эту колыбель длинных темных волос. Каштановые волосы Карлы, черные волосы Паулы, Фульвиар-джаула, три удара тимпана звучат под водой, как приглушенное рыдание. Темные и пылающие глаза Паулы, флюоресцирующее море августовских ночей. Дела идут ни хорошо, ни плохо, Карло, но за подобное равнодушие приходится расплачиваться. Расплывающиеся контуры подводного чудака погружаются на дно, прощай, Карло, я хотел бы с тобой увидеться, когда проснусь.
Переписка из-за расстояний и ненадежной почтовой службы непостоянна, некоторые письма, посланные ему на адрес аптеки Верценьясси в Буэнос-Айресе, оказались отправленными обратно. Пришел также денежный перевод от матери, без единого слова. Энрико без ответа отослал его назад в Горицию. Карло писал ему и говорил, что почувствует себя менее обделенным, если как можно скорее получит от него весточку. Энрико перечитывает эту страницу: «Ждем от тебя более весомого вклада в нашу обыденную жизнь». Он откладывает письмо, смотрит на свои ступни, покоящиеся на дровах поближе к костру. На этот раз пришлось надеть носки, потому что похолодало. Минуту спустя он замечает, что на него тупо уставился теленок с ничем не примечательной мордой. Обгладывать, жевать, околевать — это облегчающее груз жизни утешение. Ему прекрасно удается сводить вещи на нет, не давая им разрастаться, потому что они требуют от него того, для чего он не предназначен. Он встает и идет немного прогуляться, не глядя на животных, которые беспокойно отодвигаются, уступая ему Дорогу.
Несколько месяцев спустя после того, как он ему ответил, Карло, жалуясь на его недомолвки, которые он не может понять, приписывает их мучениям и трудностям, которые испытывает там, вдалеке, Энрико. Однако Энрико там, вернее здесь, великолепно себя чувствует и нужды ни в чем не испытывает. Да, сердце его осталось в Гориции, где находится Карло, но ведь можно прекрасно обойтись и без сердца, как и без ноги или руки, замененных деревянными протезами, стоит лишь натренироваться, чтобы потом без труда снова садиться в седло, однако на расстоянии все это трудно объяснить.
Слова Карло доходят до него, величественные и безапелляционные, и падают в пустоту дождем стрел. «Взоры наши в серости жизни неизбежно устремлены к тебе… мы узнали, что значит уверенное и достойное сознание… люди и вещи в мире определяются отношением к тебе… ты, Рико, обладающий высшей силой в самом себе, как святой, связанный необходимостью жить или умереть, продолжаешь оставаться спокойным и уверенным в себе… ты открыл нам дорогу к правильной оценке вещей». Датировано двадцать восьмым ноября, днем его отъезда. Святой в Патагонии? Энрико отрывает взор от письма, в небе плывет большое, плотное облако, и ему кажется, что это его тело парит там, вверху, и движется само по себе. Он же, лежа в полувытянутом положении на земле, представляет собой лишь полую форму, оттиск некоей вещи, которую из него вынули.
Это Карло написал ему те слова, а не он ему, что было бы более справедливым. Сердце у него то сжимается, то наполняется. Энрико слабо разбирается в подобных сердечных метафорах, но, разумеется, там где-то что-то бьется. Однако в этом какая-то ошибка. Учиться вместе в школе — много, но еще не все, одного зовут Карло, другого Энрико, но если бы он не показал ему однажды падающей со скалы струи воды, Карло, вероятно, никогда не написал бы на той своей странице про жизнь, что бежит и исчезает. То, что они столь непохожи, вовсе не дает Карло права утверждать, что Энрико — бог знает кто. Вот и Нино, когда они совершали чудесные прогулки по лесам, всякий раз был одержим страстью забраться на вершину горы, тогда как для Энрико приятнее было время от времени растягиваться на земле и смотреть на ромашки, которые снизу казались такими крупными и высокими.