– Мне с собой.
– Мы можем попросить еще один…
– Нет! – вскидывается она. – Ничего не надо.
Картонка с фотографией и молитвочкой лежит на краю стола. Девочке Яне лет восемь. Она сидит в детской коляске, прижав к плечами ручки-прутики. Ее глаза смотрят в разные стороны. У девочки Яны детский церебральный паралич.
Нужно что-то сказать, но я боюсь показаться бестактной или обидеть сидящую напротив мать своей жалостью.
– Вам кто-нибудь помогает? – спрашиваю я тихо, готовая в случае чего мгновенно рассыпаться в извинениях, но она не разражается проклятиями в адрес страны и правительства. Она вздыхает и кладет руку на фотографию.
– Фонды… У Яны двойная гемиплегическая форма ДЦП третьей степени тяжести, микроцефалия и задержка развития. Если бы не фонды, она бы не выжила. Но фонды не обязаны платить за жилье и покупать нам хлеб. Никто не обязан.
Я представляю, как Март с ободряющей улыбкой достает из кармана нож и гладит девочку в коляске по заплетенным волосам: «Ты никогда не прочтешь ни одной книги. Не сходишь в магазин. Не вымоешь посуду. Не скажешь "мама". Ты просто сидишь, гадишь и потребляешь кислород. Из-за тебя всем плохо. Зачем тебе жить?»
Меня мутит.
– Где она сейчас?
– Дома, со старшим сыном. Простите, я, наверное, пойду.
Она заворачивает хачапури в целлофановый пакет, кладет его поверх отданных мною вещей и уходит, не задержавшись больше ни у ресторана, ни у «Праздничного».
Возле колледжа я жду минут десять. Стою, разглядывая неподвижно висящий без ветра флаг и торец козырька, выкрашенный в тот же триколор, с оптимистичным призывом «Работай, а успех и признание придут». Пытаюсь мысленно с этим дискутировать, но получается довольно вяло. Слишком страшно, просто коленки подкашиваются, в груди – вакуум, поглощающий всё, чем я пытаюсь отвлечь себя от ужаса перед встречей с Джоном.
Он появляется в компании уже знакомых мне девушек и сворачивает за угол, в курилку. Апрелева, к счастью, не видно: перед ними обоими я выглядела бы еще более жалко.
Я понятия не имею, о чем говорить. Мгновенно вскипающая внутри ярость решает за меня: я подхожу в несколько стремительных – чтобы не дать себе шанса передумать – шагов, поначалу он меня не узнает, ведь теперь я не «другая», я такая же, как все в этом городе, во мне нет никаких отличий, но по мере сближения его слишком смазливая даже для столицы физиономия приобретает все более радостное выражение.
Я бью раскрытой ладонью и почти без замаха. Это и не должно было быть больно. Однако Джон постарался: боль и удивление на его лице сильно смахивают на настоящие.
– Теперь тебе тоже весело? – Я сдерживаю слезы, поэтому мой голос напоминает шипение кобры перед броском.
– Майя, – говорит он, но я уже бегу к воротам. Его подруги пропали из виду почти сразу. Я перестала их замечать, как только ударила Джона по лицу.
– Да Майя же!
Не думала, что он решится меня догонять, однако он догоняет и преграждает путь. Я не хочу его видеть. Попрошу перевести меня в другую группу, потому что не смогу сидеть с ним в одной комнате и дышать одним воздухом. Но говорить по-прежнему не получается, поэтому я надеюсь, что все это он поймет и так.
– Что я тебе сделал?..
Такой беспомощный вопрос, и сам он какой-то беспомощный, с покрасневшей скулой и дрожащими губами, с этим своим запахом можжевельника, как от моей подвески-гитары и маминых подставок под горячее, вот что ты наделал, зачем все испортил, взял и испортил, хотя могло было быть по-другому.
– Дай пройти.
– Объясни, пожалуйста. Я правда не понимаю.
Над нашими головами шелестят уже пожелтевшие листья березы. Скоро бабье лето. Переведут ли меня в другую группу? Скоро бабье лето. Есть ли вообще она, эта другая группа?
– Ты в курсе. Вчера меня ограбили. А привел меня туда твой дружок Илья.
С лица Джона стремительно сходит краска, даже губы белеют. Я видела нечто подобное всего однажды – так побледнела мама Марта, прежде чем схватиться за сердце и сползти по стене. Но Джон просто смотрит на меня, не моргая, и во взгляде у него битое стекло.
– Как ты?
– Меня не тронули. Рюкзак забрали.
Он кусает губы и о чем-то напряженно размышляет. Поле моего зрения наконец расширяется – поодаль стоят девчонки, не знаю, слышат ли они наш разговор, но мне бы этого не хотелось; двери колледжа то и дело открываются и закрываются; мимо проходят люди. Мы всем мешаем.
– Как выглядели, помнишь? – спрашивает Джон после минутного молчания.
– Да никак. Трое в черном. С Ильей была девушка, невысокая, и лицо… Я подумала, что ее избили.