– Товарищ шут! – провозглашает Джон. Его голос звонко разносится по заброшке. – Явитесь!
Он все еще держит меня за руку. Мы ждем. От стены отделяется вихлястая фигура Ильи – он приближается к нам, пошатываясь, как пьяный, но когда на него падает свет из исполинского проема, напоминающего окно бассейна, я вижу засохшую кровь у него над губой и глаз, заплывший в гематоме. Волоча ногу и держась за живот, он не притворяется. Ему действительно больно. Я вскрикиваю. Джон сжимает мою ладонь.
– Принес?
Илья кивает и протягивает мне пакет, истертый сгибами и скручиваниями. Я машинально беру его и заглядываю внутрь: там телефон, тетрадь, с которой я пришла на первое занятие, наушники, книга и кошелек. В углу болтается пенальчик «айкоса». Джон мельком заглядывает тоже.
– Проверь, – говорит он, имея в виду деньги. Я кручу кошелек в пальцах, не открывая. Мои бесполезные дисконтные карты на месте, и так видно. Купюр, разумеется, нет.
– Все в порядке, – говорю я. Блестящий глаз Ильи с кровяными прожилками неподвижно глядит на меня снизу вверх.
– А сумка? – догадывается Джон. – Ты же не с этим убожеством приходила.
– Нет проблем. – Я с легким сожалением вспоминаю о травянисто-зеленом «Kanken» с принтом енотов и ласк, который Март купил для себя и отдал мне после первого «вау» – рюкзак все равно должен был присоединиться к другим подаркам Марта, отданным матери Яны. – Он ничего мне не стоил.
Вырвавшийся у Ильи вздох облегчения согревает мне руку.
– Хорошо, – кивает Джон и поворачивается к нему: – А теперь проси прощения. Твоя судьба зависит от Майи.
По-прежнему держась одной рукой за живот, Илья опирается второй о землю, когда опускается на колени.
– Все в порядке, – заверяю я и дергаюсь, чтобы помочь ему встать, но Джон крепко удерживает меня на месте. – Я прощаю, я все прощаю.
– Давай, – говорит он. – Ты знаешь, что делать.
Илья хватает меня за ногу. От неожиданности я делаю шаг назад, но он цепко держит мой ботинок и тянется к нему губами. Если бы я дернула ногой, то разбила бы ему нос. Я все-таки дергаю, но не так сильно, как хочется.
– Пусти. Да пусти же!
– Пожалуйста! – просит Илья, и это первые его слова. Из разбитых губ на подбородок текут кровавые слюни. Мне отвратительна мысль, что он ко мне прикоснется. – Разреши, иначе мне пиздец.
Я ставлю ногу в пыль. Илья вылизывает мысок моего ботинка до тех пор, пока Джон не упирается кроссовкой в его плечо и не отталкивает его прочь.
– Вали, – цедит он и сплевывает. – Чтоб неделю тебя не видел. Потом приходи.
– Спасибо, – мокрыми губами шепчет Илья. – Спасибо, Джон.
Он отползает назад на четвереньках, не поворачиваясь к нам спиной, а когда оказывается на безопасном расстоянии, то поднимается и, шатаясь, идет к провалу в стене, за которым не удерживается на ногах – мы слышим звук падения.
– Дерьмо.
Я смотрю на измусоленный ботинок с подсыхающими следами крови и думаю о том, достаточно ли теплые на мне носки, чтобы вернуться домой босиком.
– Ничего, ничего. – Джон протягивает мне чистый носовой платок. – Таких, как Преля, нужно сходу ставить на место, иначе забудут, где оно.
– А где оно?
Ручки пакета липнут к пальцам. Так бывает, когда пластик хранится слишком долго.
– Ты видела, где. – Он привлекает меня к себе. Я все еще смотрю на ботинок и поддаюсь, как ватная кукла. – Да ладно тебе, ну. Расстроилась, что ли? Из-за этого фрика?
Слово «расстроилась» не подходит. Я сыграла по чужим правилам. Как с беременной девушкой в переходе метро. От Джона снова пахнет можжевельником, особенно под расстегнутой курткой.
– Давай сюда, тяжело же. – Он забирает у меня пакет, и мы идем обратно к колледжу.
– Не нужно было его бить. Это неправильно.
– Правильно, – говорит Джон и кладет руку мне на плечо. – Думаешь, Преля побежал бы красть обратно твои украденные вещи, если бы я просто об этом попросил? На самом деле… – Он ныряет в дыру и придерживает острый отогнутый край железа, чтобы я не порвала куртку, а когда мы оба оказываемся на той стороне, снова обнимает меня, как будто я могу убежать. – Я его пальцем не тронул, свои же отмудохали. Он не достоин того, чтобы ты о нем думала.