– Привет, Джон! – Он отвечает бледной улыбкой. – Вот, это всё, что мне родители разрешили взять. А прийти может кто угодно или только те, которые сдавали?
– Кто угодно, – заверяю я. Нужно будет уточнить это в новом объявлении.
– А что почём?
– Юль, давай потом, а, – морщится Джон и тянет меня за руку – надеется успеть покурить, но я мягко высвобождаю локоть. Ему хорошо, он будущее меняет, а я за свое отвечаю сама.
– От ста рублей, – говорю, – максимум пятьсот.
За то немногое, что я привезу из Москвы.
– Если будут еще вопросы, пиши мне, ладно?
На том и расходимся. Мы с Джоном выходим на улицу и сворачиваем в курилку. На заброшку спортивного зала я стараюсь не смотреть.
– Я подумал и решил тебе помочь. С твоей распродажей. – Я уже готова рассыпаться в благодарностях, но когда он договаривает, мне приходится отвернуться, чтобы спрятать ухмылку: – Я все сделаю. Деньги будут.
– Перепишешь будущее? – хмыкаю я в стену. Мне действительно не хочется его обижать, но рассуждать о магии на серьезных щах сильнее меня.
– Если что, это довольно опасно.
Он закуривает и тянет молча, что на него вообще-то непохоже. Обиделся.
Пока разогревается «айкос», я сую нос в Юлин сверток – там всё очень розовое: китайский розовый, розово-лиловый, лососевый, розовый для Барби, танго, Мексика, вещи размером с мини-Олега.
– Ну хорошо, – не выдерживаю я. – Как? Как ты это делаешь?
Даже не смотрит. Крепко обиделся.
– Мне действительно интересно!
Помалкивает, курит и от злости, кажется, пахнет можжевельником еще сильнее.
– Хотя бы с покупками мне после занятий поможешь?
– Да, – говорит. Бросает окурок себе под ноги и почти бегом возвращается в корпус.
– Где ты ее взял?
– Там была, – отмахивается Джон. – Запрыгивай.
– Серьезно?
Тележка выглядит так, словно в последний раз в ней перевозили слона. Хуже точно не станет, решаю я и забираюсь с ногами.
– Только не гони! А-а-а! Не гони-и!
На нас все оглядываются. Наверняка думают, что мы пьяные или просто психи. Тележка скрипит, но терпит. Джон паркует ее возле прилавка с хозтоварами и подает мне руку.
– Нет, не могу, – пищу я. – Страшно.
– Я держу, вылезай.
– Она покатится, не могу!
Продавщица усердно делает вид, что нас нет, а Джон хватает меня за талию и делает еще хуже – перекидывает через плечо, словно товар. Я взвизгиваю – теперь уже мне по-настоящему неловко – и брыкаюсь, к прилавку подходят люди, еще немного, и кто-нибудь вызовет охрану.
– Дурак, – говорю я тихонько, когда он наконец ставит меня на пол, и поверх его плеча вижу высокого мужчину с лицом, как на иконе, даже бородка такая же, а рядом – Савву из «Печатной». Он поспешно отворачивается, едва только замечает мой взгляд. От его отца, резчика по дереву, невозможно отвести глаз. Ловлю себя на мысли, что если бы он сказал мне все то же самое про магию и «изменять будущее», я бы точно поверила. И еще мне отчего-то неловко перед самим Саввой. Хотя с чего бы?
Они покупают невероятных размеров мешок стирального порошка и расплачиваются. Перед тем, как уйти, Савва едва заметно мне кивает, но я не успеваю ответить тем же – отец и сын явно спешат.
– Знаешь Терпигорева? – цедит Джон. Только тогда я вспоминаю, зачем мы сюда пришли, и достаю из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо список покупок.
– Не особо. – Я вообще не сторонник того, чтобы трепаться о людях за их спинами, а Савву и его милую «Печатную», единственный уголок города, в котором мне было хорошо, хочется оставить себе. – «Доместос», пожалуйста! Самый большой. И три рулона тряпок.
Пока мы упаковываем все, что я называю, в пакеты, Джон хранит молчание, но заметно, что слова копятся в нем и вот-вот отыщут выход.
Это происходит, как только мы оставляем тележку, и покупки перекочевывают в руки Джона – мне он ничего нести не позволяет, а мне не позволяет его бросить совесть. Если б не она, вместо того, чтобы тащиться в гараж, я поехала бы домой.
– Долбаные сектанты, – выплевывает Джон. – Воскресные чтения Библии. Половина города уже этой хуйней страдает, и всем срать.
– Страдает чтениями Библии вместо того, чтобы привычно бухать, так?
Джон резко останавливается, и у меня мелькает мысль, что если сейчас он бросит пакеты на землю, развернется и уйдет, не будет у меня ни гаража, ни распродажи. Но он только смотрит на меня светлыми от злости глазами и кривит губы, а ветер яростно треплет его отросшую челку.