– Что б ты понимала.
На этом конфликт вроде бы исчерпан, и мы продолжаем путь, но через несколько шагов он снова замирает и смотрит на меня все так же неприязненно.
– Сам отнесу. Не провожай.
И уходит, а я остаюсь. Подхватываю сумку, которая так и норовит соскользнуть с плеча, провожаю взглядом свой автобус и медленно иду в противоположную сторону. Яниной мамы на площади нет, и это к лучшему – только ее протянутой руки мне сейчас и не хватало. Чертова сумка. Завтра куплю себе новый рюкзак.
Изо всех сил визуализируя прекрасное «завтра», я прохожу через сквер – выложенная брусчаткой дорожка упирается в щербатые ступени здания с колоннами и портиком. Тот самый дом культуры. Сейчас он выглядит необитаемым – никто не заходит и не выходит, окна темны. Я смотрю в них, как смотрят в глаза человеку, подмечая его недобрый взгляд, и укрываюсь за гранитной стелой в память о краснокоммунарцах, погибших на фронте – от собственной ассоциации мне становится не по себе. На пустынной аллейке меня резво обгоняет женщина с коляской. Поначалу внимание огибает ее, как я – стелу, но что-то в этой спине притягивает и заставляет пойти следом, и даже ускорить шаг.
Зеленый рюкзак с енотами и круглым логотипом «Fjallraven Kanken». Мой рюкзак!
– Стефа?
Она вздрагивает и сжимается, как если бы я с размаху зарядила ей промеж лопаток камнем, а затем пускается бежать. Свернуть при этом не догадывается: мы вращаемся вокруг стелы и, должно быть, выглядим довольно комично. Такие себе Том и Джерри, причем с нашим соотношением роста и массы тела я – определенно кот. Ей не составило бы труда оторваться, если б не коляска, но даже с ней она невероятно резва. Круге на пятом под моё «просто поговори-ить» она наконец замечает лазейку, улепетывает по одной из дорожек, которые расходятся от стелы, как лучи – и попадает в западню. Пешеходная «зебра» здесь есть, но переход не регулируется и никто не спешит уступить матери с ребенком дорогу. Стефа загнанно озирается – теперь я вижу, что это действительно она, синяк в пол-лица побледнел, но не исчез полностью – и прет через дорогу. Если ее сметут с «зебры», она, конечно, окажется потерпевшей, вот только кому от этого легче?
«Если ты едешь в левом ряду, – говорил мне инструктор по вождению, – а в правом кто-то притормаживает – на всякий случай сделай то же самое. Он может видеть то, чего не видишь ты. Например, пешехода».
«Рено» в правом ряду притормаживает, но я могу видеть то, чего не видит Стефа – летящий по левой полосе внедорожник.
Время не замедляется, мысли не становятся вязкими, как кисель. Ничего не меняется, я просто в два прыжка оказываюсь рядом, хватаю ее за капюшон куртки, а коляску – за ручку, и рывком втаскиваю обоих обратно под защиту «Рено». Ветер от промчавшегося мимо внедорожника бьет нам в лица. Мужик за рулем «Рено» вытирает лоб, пожилая дама глядит на нас с пассажирского места, не моргая.
– Спасибо, – говорю я им. – Спасибо. – И разворачиваю коляску обратно. Сестра Ильи молча семенит рядом и не пытается ее отобрать.
Мы медленно, потому что ноги меня не держат, возвращаемся к дому культуры. Там я выпускаю коляску и кулем приземляюсь на ступени.
– Племянник мой, – говорю. – Другого нет.
Стефа садится рядом. Лицо у нее белее белого.
– Рюкзак не отдам. С ним на прогулку удобно, все помещается.
– Да черт с ним. Владей. – Я прячу лицо в ладонях и слышу собственное сердцебиение. – Как его зовут?
– Митя.
– Классное имя. А я Майя. Зарецкая.
– Так ты… – вспыхивает Стефа. Она хорошенькая, могу понять, почему на нее повелся Дима – острые скулы, яркие брови, очень похожа на Илью в его второй ипостаси. Интересно, что она об этом думает. Но спрашивать сейчас не хочется. А она тянет: – Еба-ать…
И в точности моим движением закрывается руками.
– Я думала, ты новая сучка Джона, – выдает эта красота. – Просто проучить тебя хотела. Но чтоб не трогали. Я попросила, чтоб не трогали.
– Благодарствую! – Уж не челом ли тебе за это отбить? – Ладно, выяснили. Я – не новая сучка Джона, а новая Зарецкая. Хоть и не понимаю, почему сучек Джона нужно наказывать экспроприацией.
Молчит. Моргает.
– Грабить, говорю, зачем?
– Потому что Джон ебанутый, – звучит как само собой разумеющееся. – Он Катьку и отца ее убил.
– Стой. Подожди.
Там, под синтетическим пологом цвета моря, который до него видел фиг знает сколько младенцев, лежит избежавший смерти человек Митя, и мне бы не хотелось, чтобы он слушал брань. Пусть даже он ее не разумеет. Я заглядываю в коляску убедиться в крепком сне человека Мити, и убеждаюсь только в одном – он не похож ни на Диму, ни на Стефу, ни тем более на меня, а только на довольного жизнью лягуха, который чиллит в ситуации, которая других заставила бы наложить в штаны, прибухнуть или закинуться веществом из сказки с дурным концом. Спи, человек Митя. Ю ноу, это лучший способ пережить любое дерьмо.