– С богом, – говорит отец Саввы.
– С богом! – подхватывает Маша.
Я делаю глоток молча. Это вкусно: крепче вина, но не обжигающе. Будто глотнула солнечных лучей.
– Не смотри на него так.
– Извини, что? – Я моргаю, понимая, что уставилась на подсобку.
– Просто не смотри, – усмехается она в монитор включенного ноутбука. – Ты уже нашла место для распродажи?
– Да. – Чтобы поскорее прийти в себя, я растираю мочки ушей. Совсем не заметила, как он ушел. Несколько секунд просто выпали из памяти. – Джон предложил свой гараж, и я согласилась. Понятия не имею, где взять рейлы для одежды. Нужно штуки четыре, не меньше. Я бы не смогла увезти их из Москвы. У тебя, случайно, нет?
– Не-а. А правда, что ты ездила в Москву с Прелей?
Киваю. На языке все еще тает вкус солнца.
– А где вы там ночевали?
– В хостеле, – говорю я, не чуя подвоха. Только пытаюсь понять, откуда здесь всем все становится известно даже раньше, чем произойдет. В уголках Машиных губ мгновенно появляются жесткие складки. Ответ неверный, Майя, садись. Два.
– Ты уж определись, ладно? Пока что это выглядит так, как будто ты пытаешься всем понравиться. Вроде тусишь с Джоном, но приходишь сюда, Прелю в столицу отвозишь. Спишь с ним. У него же денег ни копейки – сама за все платила? Твой брат злился на Джона, но никогда не стал бы общаться с Прелей. Преля отморозок, просто конченный. Савва уже тебя избегает – он не пришел, когда узнал, что ты здесь будешь, но это моя вина, я тебя пригласила. Просто не знала, что такие дела творятся.
Меня как будто окунают в кипяток. Я горю. Точно так же я горела, когда читала комментарии в своем «Инстаграме» после смерти Марта. Под нашими совместными снимками. Под моими снимками. Под фотографиями улиц, леса, картин в музеях.
– Я с ним не спала.
Она вскидывает ладони, словно отгораживаясь от меня воображаемой магической стеной.
– Меня это не касается. Я просто предупреждаю.
– Откуда ты знаешь про поездку?
Маша дергает плечом.
– Так он уже пиздит на каждом углу. Это Преля. Не пытайся понять.
– Я пойду. Извини. Мне пора.
Маша принесла невероятных размеров сумку с одеждой – должно быть, она тяжелая, но я совсем не чувствую веса. Закидываю ее на плечо, как пушинку. Сейчас мне не нужна никакая одежда. Я жалею о том, что собралась делать эту распродажу. Жалею, что привлекла к себе внимание. И жалею, что вообще приехала в Красный Коммунар.
По пути домой я захожу в аптеку и покупаю знакомые препараты. Рецепт еще годен, и он у меня всегда с собой. Я могу забыть кошелек или «айкос», но только не эту потрепанную путевку к спасению.
Провизорка смотрит на меня дольше, чем принято между продавцом и покупателем, и пристальней, чем если бы я показалась ей интересной. Сейчас она скажет. Я говорю раньше.
– Вы обознались.
Получив таблетки, выбегаю из аптеки, но продолжаю чувствовать на себе ее взгляд. Нужно только дойти до дома и запереться. Тетя Поля еще на смене, голодная Манька с воем кидается мне навстречу, я спотыкаюсь о собственный чемодан, который утром втащила в прихожую и бросила в проходе, а теперь втаскиваю в комнату, чемодан пахнет детским кондиционером для белья, молоком и присыпкой. Я открываю молнию – оно сверху. То самое. В нем я была в тот день, когда Марта избили в «Яме».
Восьмое января, невозможный холод: всего минус девять, но сырой ветер, кажется, забирается под кожу. На праздники Март уезжал к отцу, а я осталась с мамой, и это был самый неважный Новый год в моей жизни – мама все время плакала, я смотрела «Иронию судьбы», после боя курантов мы разошлись по комнатам. Подарки мы с Мартом дарили друг другу позже. Я купила ему свитер на «Ламбада-маркете», а он привез мне из Германии это платье. Изумрудный бархат с резинкой на рукавах и талии. Восьмого я приехала в нем – это был последний праздничный выходной, и мы хотели провести его вместе. Встретились у метро «Парк культуры» и пошли в небольшой особняк на Дашкова, где нас разлучили, надели на нас белые маски, а потом мы долго бродили порознь по его узеньким лестницам и коридорам в толпе других таких же безликих зрителей, и полуобнаженная служанка подавала мне передник, чтобы я помогла ей одеться, а юный Освальд Алвинг рисовал мой портрет мелом на черной бумаге. Красивые, как полубоги, люди наливали вино. Я совершенно забыла, где я и кто я, забыла даже, что где-то поблизости Март – я впитывала запахи комнат, слушала скрип паркета, прижимала к себе дрожащего, испуганного слугу по имени Арни, когда во всем доме внезапно погас свет, и я не понимала, что происходит, но он держался за меня, а я – за него в этой кромешной тьме до тех пор, пока не разгорелась тусклая лампа и он не ушел, поклонившись мне на прощание. Когда умирающий Освальд просил солнца, я плакала, маска прилипла к лицу. Все мы стояли в тесном кругу и смотрели, как он погибает, и хотя я знала, что так будет, потому что заранее прочла пьесу – все равно продолжала надеяться, даже когда спускалась в бар на подгибающихся от чувств ногах, а Освальд, живой и невредимый, уже стоял там и потягивал коктейль.